Раздался рев трубы, ударили барабаны.
К пленным подскочили моголы, подняли их на ноги. От холода и усталости некоторые пленные воины стояли с трудом, ноги их не держали. Русские воины сгрудились в плотную кучку, каждый понимал: это – конец службы, конец жизни. Каждый из них испытывал страх, но воины старались не показывать свои чувства перед врагом. Никто не упал на колени, не попросил пощады.
Из шатра вышли несколько моголов в теплых, богато расшитых халатах, в войлочных шапках, в красных ичигах с загнутыми носами. Судя по тому, как угодливо прогибались перед ними десятники и сотники – не иначе как мурзы и нойоны.
Но Алексей, как и рязанцы, ошибался: перед ними были сам Батый и Субэдей.
Немного за спинами и сбоку встал толмач.
– Где ваш воевода? – спросил Субэдей, и толмач тут же перевел.
Говорил толмач по-русски хорошо, но с типичным для азиатов акцентом.
– Пал на поле боя, как и подобает богатырю, – вскинув подбородок, ответил один из рязанцев.
– Найдите мне его, – кивнул Батый.
Пленники стояли на месте, а рядовые моголы кинулись на поиски, воеводу от рядового воина всегда можно было отличить по украшенным ножнам меча, по шлему, по шерстяному плащу.
Долго искали воеводу под грудами тел, но все же нашли.
Коловрат был человеком крупным, и к шатру его тело несли шестеро моголов. Труп окоченел, и могольские воины с трудом разжали его руку с зажатым в ней мечом.
Батый приблизился, всмотрелся в лицо русского воина:
– Так вот какой, воевода Коловрат! Лицо твое запомнить хочу. Настоящий герой!
Батый помолчал. Тишина стояла над могольским лагерем, никто не смел слова вымолвить.
– Если бы ты служил у меня, держал бы я тебя у самого сердца своего, – сказал Батый.
Сказанное было неожиданным для всех – и для моголов, и для рязанцев.
Хан уже собрался уходить и, повернувшись к шатру, бросил несколько слов. Толмач тут же громко перевел:
– Великий хан, да продлятся годы его, отдает дань мужеству воеводы и его воинов. Пленные могут быть свободны, и никто не вправе их обидеть. Тело воеводы заберите для достойного упокоения по вашим обычаям.
Слова его были подобны грому среди ясного неба. Пленные ожидали позорной смерти – не в бою, от руки врага, а от топора палача. И вдруг их отпускают, и тело воеводы разрешают забрать! Воистину – неисповедимы пути Господни, не иначе вразумил он хана, хоть и язычник тот.
К пленным подбежали моголы, срезали кожаные путы на руках и ногах. Один привел лошадь, запряженную в сани. Лошадка была не мохнатая монгольская – русская.
