– Фра Николау Эймерик вынес вам приговор. Он повелел мне назвать вам его имя.
– Вы ошибаетесь.
– Фра Николау Эймерик уже давно мертв. Но я пока еще жив. И наконец могу дать отдых своей душе, лишенной покоя. Во имя Господа.
И на глазах перепуганных братьев из Жерри в свете слабого зимнего солнца последний монах Сан-Пере дел Бургал, другой человек, новый, потративший столько лет на обретение душевного покоя, получил от человека с благородным лбом удар кинжалом в грудь. Тот вложил в этот удар всю накопленную ненависть. И, следуя предписанию святой инквизиции, тем же самым кинжалом благородный рыцарь отсек ему язык и положил в шкатулку слоновой кости, которая сразу окрасилась красным. Затем, вытирая сталь листьями ореха, объявил двум испуганным монахам:
– Этот человек не имеет права лежать в освященной земле.
Он обвел окрестность холодным взглядом. И кивком показал в другую сторону от обители:
– Там. И никакого креста! Такова воля Божия!
Видя, что монахи так и стоят, скованные ужасом, человек с благородным лбом встал перед ними, едва не наступив на неподвижное тело фра Жулиа, и презрительно бросил:
– Заройте эту падаль!
Дочитав до конца – до подписи аббата Делигата, отец бережно сложил документ и сказал:
– Прикасаясь к таким пергаментам, словно прикасаешься к самой эпохе, тебе не кажется?
И я дотронулся до пергамента. Теперь у меня ныли от боли все пять пальцев. Удар, полученный от отца, был очень болезненный и унизительный. Пока я пытался справиться с подступившими слезами, отец совершенно невозмутимо отложил лупу и спрятал древний документ в сейф.
– Ужинать! Шевелись! – скомандовал он. Вот и все, никакого дружеского союза с сыном, научившимся читать на средневековой латыни.
Прежде чем мы дошли до столовой, я успел утереть пару предательских слезинок.
6
Родиться в этой семье было непростительной ошибкой, да. А ведь еще не случилось ничего действительно серьезного.
– Ну а мне нравился герр Ромеу.
Думая, что я сплю, они говорили, не понижая голоса.
– Ты не знаешь, о чем говоришь!
– Конечно! Я же вообще ничего не знаю. Знаю только, как тащить на себе весь дом.
– Я всем жертвую ради Адриа!
– Неужели? А что делаю я? – ироничный, холодный голос мамы. И, несколько сбавив тон: – Будь так любезен – не кричи!
– Это ты кричишь!
– Я ничем не жертвую ради сына, да?
Тяжелая, плотная тишина. Отец напряженно думает.
– Ты тоже, конечно.
– Спасибо, что признал это.
– Это само собой разумеется, к чему еще говорить?
