Снимок запечатлел счастливого старого человека в одежде лесного бродяги.
— Он установил здесь свои еще вручную сделанные приспособления и стал улавливать самозарождающуюся материю мира, те неопределенные первозданные частицы, которые преобразуются в элементарные, только пройдя структурную решетку направляющей молекулы. Если, например, он клал в выходной раструб, соединенный с рефлекторами приема, микрораспилы мрамора, то мог возводить мраморные стены. Ты же видел наш дом. Потом он создал аппарат для получения органогенов, а затем и агрегат космологической органопластики — лишь он остается до сих пор в рабочем состоянии…
Работы мужа кладут конец экономическим проблемам мира. Он сожалел только, что его метод легок и прост, а поэтому опасен в руках незрелых личностей… Вот на этой фотографии он — в год, когда мы начали жить вместе. Он в совершенстве овладел операцией внешних превращений.
Я увидел искрящегося в широкой улыбке юношу.
— А таким он любил быть, когда закрывался в кабинете на несколько недель.
Глубокий старик, подавшийся из кресла к объективу: крупный нос, загнутый к впалому рту, оставшийся все-таки волевым лемех подбородка, обвисшая кожа, молоды только в венцах морщинок глаза, исполосован складками лоб, грудь запахнута меховым халатом, который удерживает деформированная рука столетнего земледельца…
Я вполуха слушал ее дальнейший лепет о долгих зимних ночах, сливающихся с серыми днями, в течение которых можно несколько раз встречаться с разными обликом людьми. У меня не было желания спрашивать ни сколько ей лет, ни подробности техники превращений.
Свершилось! Появилась возможность начать путь без поглощающего энергию и жизнь ярма ненужных благ, ценность которых — только в малодоступности…
— Смотри, кумжа, — крикнула она.
Внизу у дна метнулись в тень два радужных бока лососей.
— Давай ловить их острогой, ладно? Я потушу их…
Остаток дня я сбивал плот, сделал две остроги, заготовил дров для костра, смолья для факела, лист металла.
К реке она пришла уже красным вечером — шоколадной, в браслетах, негритянкой. Смеясь, оттолкнула плот, а когда нас вынесло на середину реки, где почти не было течения между двумя галечными наносами, мы бросили якорь — обвязанные камни.
Она любила всяческие удовольствия, постоянно желала их и, видимо, жила ими. Первые рыбины она изжарила на угольях, завернутыми в пергамент вместе с очищенными кедровыми орешками и листочками полыни.
Потом, когда я устал и рыбы было много, порывом ветра снесло в воду наш костер. Нам было тепло в шумящей лесом ночи на вздрагивающем плоту, который водило течением.
