Поэтесса! — вдруг предположил он с тихим ужасом.
Вот почему она и пришла-то так запросто, в поисках слова, поэтически-безрассудно, отлично сознавая, впрочем, тайную свою неуязвимость.
До чего ж ей, наверное, были смешны его нелепые поползновения говорить с ней на равных и даже свысока — тогда, на скамейке, когда он не сумел разглядеть ее в неверном свете фонаря и возомнил себя рядом с ней по меньшей мере Аполлоном Бельведерским с улыбкой Смоктуновского, — вот идиот!
Ну и как же теперь вести себя с ней? Что делать? О чем говорить?
— Странный он, да?.. — сказала она и, на мгновение встретившись с ним глазами, опять как будто покраснела.
— Дядя Вася? — Не сразу понял, о ком она. — Почему?
— Ну… отрешенный как будто.
— Не знаю… Что-то захандрил он сегодня — никогда его таким не видел… Душевный старик вообще-то. Одинокий, жалко. Недавно жену похоронил, старушку, тоже бывшую училку. А детей у них, кажется, не было, не знаю… — И, осторожно обрывая этот, в сущности, дежурный разговор, напомнил: — Как насчет кофе? Будем?
Она улыбнулась. Конечно, дядя Вася интересовал ее лишь постольку-поскольку.
— Кофе на ночь? А моя мама даже прячет его от меня. Очень вреден, говорит. Особенно на ночь.
— А может, ей жалко?
— Да нет, на нее не похоже. Просто она медик. Слишком много знает. Бережет единственную дочь от нервного расстройства.
— По-моему, чепуха. Наш кофе самый некофейный кофе в мире. К тому же мы уже не на ночь, а на утро. Гениально?
— Гениально… — пожала плечом, повела головой.
— Порядок… — Приятно удивленный ее коммуникабельностью, он рванулся наутек.
— Я недолго. Заряжу и назад. Осваивайтесь…
Наконец-то, сбежав на кухню, хоть немного перевел дух.
Он все еще был в шоке от ее удручающе идеальной внешности.
Но, с другой стороны, ведь и ее, наверное, заинтересовало в нем что-то, иначе бы она и не пришла?..
Ох, лестная догадка, что и говорить, но мысленно он смеялся над собой и хорохорился: «Руками не трогать»! — золотое музейное правило или еще лучше: «Опасно для жизни!» — молния, череп и кости.
Однако при всем том вот что удивительней всего: он опять как будто предвидел и предчувствовал чуть ли не всю свою дальнейшую судьбу, ни больше ни меньше, и это-то и взбудоражило его до холода в конечностях и нервного озноба.
Ах, зазноба! — вон откуда, значит, это слово.
И теперь, конечно, ждать сто лет, пока электроплита разогреется, он не мог. Да и вправду вполне имело смысл отлучиться на минуту от холодной смеси кофе с сахаром: некорректно вроде оставлять такую гостью долго в одиночестве.
