, ни хеттский миф о Телепинусе, ни что-нибудь другое из этого ряда не являются конечной целью исследовательских устремлений. Более того, сами по себе они вообще не являются целью, но путь к цели в избранном автором варианте лежит чрез э т и тексты, хотя нет сомнений в том, что к той ж цели можно было бы идти и некоторыми другими путями, исходя из иных текстов. Возможно, плодотворным было бы указание, какие тексты открыли бы перед автором более прямой и/или более эффектный путь. Впрочем, и здесь можно было бы поддержать авторский выбор: прямой путь далеко не всегда самый поучительный, нередко он почти тривиален, и, значит, прибыток информации в заключительной стадии по сравнению с начальной невелик или даже вообще минимален. Учитывая же дидактические и эвристические устремления автора, можно одобрить выбор именно тех исходных текстов, изнутри которых не видно ни той цели, которую восстанавливает автор, ни путей к ней. Поэтому, когда автор открывает эту скрытую цель и подтверждает верность этого открытия указанием путей, к ней ведущих, результат оказывается и оригинальным, и поучительным, и доказательным. Но все эти характеристики достигнутого результата вовсе не обязательно обретают максимальное свое значение в рамках литературоведческого или мифологического подходов (хотя чаще всего они вполне относятся и к этим подходам, поневоле открывающим для себя „скрытую“ часть содержания исследуемых текстов). Важно в этом случае другое: результаты исследования богаты „содержательно“, т. е. открывают такие новые смыслы, которые не могли быть предвидены заранее и которые сами по себе и составляют главное основание доказательности. Попытка решить „вечный“ вопрос, вкладывал ли сам автор в свой текст тот новооткрытый смысл, который обнаружил исследователь, отдает всё еще не изжитым натурализмом, в основе которого недооценка смысла как самодовлеющего целого и непонимание специфики текста, постоянно смешиваемого с авторской рукописью: рожденный своим автором, текст взращивается своим читателем при каждом новом прочтении, и, чтобы это взращивание происходило, необходимо лишь два условия — великий текст и конгениальный ему в своем восприятии читатель. СтОит повторить — главное достижение автора этой книги не в сфере „литературоведческого“ и „мифологического“, но в той области, которая отвечает на вопрос об отношении человека к миру, о поведении его в мире, стратегии этого поведения, взятых не по всему срезу, но прежде всего в нижних, наиболее глубоких его частях, где особенно мощно заявляет о себе бессознательное, „ночное“, темный корень души, нередко спорящий и противоречащий „дневному“ сознанию, которое часто знать не знает о своем „иносознательном“ двойнике, а если и знает, то отвергает его за полную, с его сознания, точки зрения, несостоятельность. Эта ситуация вплотную приближает к вопросу о том, ч т О есть сущее и ч т О — его изнанка, с одной стороны, и к проблеме самоидентификации человека. Здесь уместно напомнить слова Леви-Стросса о том, чем отличается ритуал от мифа, «решительно поворачивающегося спиной к непрерывности», и в чем назначение ритуала: «… ритуал исходит из обратного. Начавшись с дискретных единиц, которые волей-неволей были включены в него в результате предварительного познания действительности, он стремится к непрерывности, пытается слиться с нею, хотя изначальный разрыв, произведенный мифологической мыслью, не дает никакой возможности для того, чтобы эта работа хоть когда-нибудь завершилась. В этом его сила и его слабость. Это объясняет также, почему в ритуале всегда есть какая-то отчаянно высокая струна. Но отсюда же — в отместку — и функция магии […], игра, усложненная в своем иррационализме — в противоположность мифологической мысли […] В противовес отсталому натурализму ритуал не являемся стихийной реакцией на сущее: наоборот, он — выворотка этого сущего, и состояние тревоги, например, которые его порождают или которые он порождает, не отражают прямого отношения человека к миру. Скорее наоборот: это задняя мысль, рожденная страхом, что человек, начав с концептуального, схематического видения мира как непосредственной данности бессознательного, не сможет нащупать пути к прошедшему жизненному опыту». Оценивая книгу М. Евзлина, следует помнить об этом контексте и судить о достигнутых результатах, учитывая и этот контекст.
