— Вы друзья? — спрашивает кондуктор, который видел, как Янош меня поддерживал.
— Да, мы друзья, — соглашается Янош, вталкивая меня в купе, в котором уже сидит наша пятерка. Трой успел расположиться со всеми удобствами, на нем все еще кепка от дождя. Глаза закрыты. Он глубоко дышит. Может быть, ему снится лучший из миров. Напротив Троя сидит Замбраус. Из плаща он вытащил книгу: Пол Остер, «Левиафан». Карманный формат. На обложке голова статуи Свободы. Насколько можно судить, Замбраус уже дочитал до половины. Я этой книги не знаю. Этого автора не читал. Слышал только имя. Пол Остер. Какой-нибудь из этих немногочисленных великих писателей. Но и этих немногочисленных за последнее время набралось тысяч несколько. Рядом с Замбраусом сидит Флориан. Он смотрит в окно. По лицу видно, что притомился. Мысли его наверняка где-то далеко. Может быть, он думает о своих умерших родителях. Или о бабушке. Он переводит взгляд на пол. Устало сложил перед собой руки. Справа от него сидит тонкий Феликс. У него поднимается и опускается грудь. Он все время поглаживает левой рукой правый указательный палец. Пытается слизнуть кровь. Палец стал совсем липким. Вид очень неприятный. Можно подумать, что кровь идет носом. На самом краю сидит Шарик. На сиденье широко и привольно расположился его зад. Как раз сейчас Шарик занялся своим «сладеньким рюкзаком». На волю выбираются разноцветные мишки — желтые, красные, лиловые, — они по очереди исчезают за щеками Шарика, похожими на щечки хомяка. Здесь происходит переработка пищи до кашицеобразного состояния. Время от времени виден кончик его жадного языка. От конфет он стал совсем розовым. Мы с Яношем садимся справа от Троя. Мне снова можно пристроиться к окну. Здорово. Снаружи темная ночь. И только луна освещает нас сверху. Редкие ели поднимаются из тьмы. А так — огромная пустыня. Не видно почти ничего.
Соседние рельсы, сначала бежавшие параллельно нашим, сворачивают влево, прервав, таким образом, наше совместное путешествие в Мюнхен. Я погружаюсь в свое сиденье все глубже и глубже. Оно, это сиденье, очень удобное, наверное, здесь можно даже спать. Над каждым местом висит картинка. В основном сюжеты, посвященные истории железной дороги. Надо мной реклама. Курсы английского языка. Talk the words right out of your soul — «Пропустите слова через свою душу» или что-то в этом роде. Я смотрю на Яноша. Его глаз совсем не видно. С ним явно что-то происходит. Руки быстро движутся по подлокотникам. Кисти у него нежные. Видна практически каждая линия. Несколько блестящих светлых волосков. Они заметны даже в скудном освещении купе. Пальцы пробегают по черному свитеру. На лице сияет свобода. Он рад тому, что едет в Мюнхен. Я снова смотрю в окно. На горизонте в темноте блестят красные огоньки самолета. И куда, интересно, он несет своих пассажиров? Чуть впереди, около самых рельсов, четверо ребят развели костер. Удобненько расположились на возвышении и покуривают. Мы быстро проносимся мимо. Мне вспомнилась моя старая школа. Люди, с которыми в ней довелось встретиться. Там меня называли дефектоногим. Из-за смешной походки. Я же всегда подволакивал левую ногу. А им это не нравилось. Иногда мне ставили подножку и ржали, если я падал мордой в пол. А иногда они ждали меня перед школой. Чтобы отобрать завтрак. Бутерброды делала мама. Специально для меня. На них было много сыра и колбасы. Маму было жалко. Я не хотел отдавать еду. Никогда не хотел. Но приходилось. Парни были сильнее меня. Верховодил Маттиас Бохов. Мощный широкоплечий парень с бычьей шеей и вьющимися каштановыми волосами. Если он выпрямлялся, то его рост составлял 1 метр 73 сантиметра. В этот мир он пришел семнадцать лет назад. Все, что он нюхал, видел или слышал, ему не нравилось. А все, что ему не нравилось, не нравилось и остальным. Он был вождь. Баран-предводитель. Его воля являлась законом. Остальные пятеро были всего лишь шавки: Петер Тимольт, 17 лет, Михель Висбек, 18 лет, Штефан Генессиус, 17 лет, Клаудио Бертрам, 17 лет, и Карим Дерверт, 16 лет. Они делали за Маттиаса всю грязную работу. Все, что он хотел, исполнялось. Они поставляли ему девиц, закончили за него девятый класс и убирали с его пути всех недостойных. Например, меня, дефектоногого. Один раз после школы они привязали меня к дереву. Это был бук. Привязали веревкой, украденной у завхоза. И мне пришлось выстоять до вечера, пока на школьный двор не прибежала мама. Она была вне себя. Две недели не отпускала меня в школу. Это было хорошо. По крайней мере, я смог отдохнуть. Немного почитать. Я думаю, Маттиас Бохов все еще существует. Иногда я вижу, как он идет по станции метро с какой-нибудь похотливой телкой. Но он меня не замечает.
