Дверь с Софийки есть, но не парадная. Она и сейчас, к слову сказать, не имеет парадного вида. Пройдите не спеша вдоль глухой стены дома по нынешней улице Жданова и вы легко заметите: видны и заложенные окна, и двери, ведущие в многочисленные когда-то здесь магазины.
В марте 1890 года приступают к сооружению большого двусветного зала на втором этаже — этому залу, как мы теперь знаем, скоро предстоит сыграть немалую роль в истории отечественного искусства...
Видимо, хозяйские хлопоты отнимали у Захарьина много времени (были и другие дома, правда, помельче), и это обернулось для него крупной неприятностью. В начале 1895 года студенты четвертого курса университета на сходке приняли решение не ходить на лекции профессора Захарьина. Причина бойкота — «за небрежное отношение к своим обязанностям, за дурное ведение клиники».
Современники, описывая «захарьинскую историю», как именовали этот инцидент в университете, отмечали, что для профессора он был как гром среди ясного неба. И, приняв студенческую депутацию, Захарьин не накричал, не затопал по обыкновению ногами, а смутился. Положим это смущение на ту чашу весов, где у нас скопилось все доброе, что можно сказать о Григории Антоновиче, и поглядим — не качнутся ли в эту сторону весы... Ибо будем думать, что он в тот тяжкий час, когда выслушивал своих питомцев, вспоминал о том, как горел справедливым огнем в кружке своего кумира профессора всеобщей истории Тимофея Николаевича Грановского (было и такое в его студенческие годы), как мечтал — и не жалел сил для этого! — реформировать отечественную медицину и как постепенно разменял свой недюжинный талант на миллионный счет в банке... («Хорошо быть ученым миллионером! Чертовски хорошо!» — иронизирует А. П. Чехов в одном из своих газетных фельетонов, где речь идет о Захарьине.)
А может, вспомнил, как много лет назад, в 1869 году, произошла в университете «полунинская история», когда вместо тридцатилетнего Захарьина поставили читать курс по терапии бездарного медика Полунина и студенты объявили бойкот его лекциям, отказались ходить на «полунипскую жвачку». 18 студентов было тогда исключено из университета. Взрывоопасной ситуацией воспользовался С. Г. Нечаев, призвав студентов вступать в организованное им общество. Студенты, правда, в общество не пошли, но университетское начальство вынуждено было в конце концов вернуть Захарьина.
Смутился... Это тайный советник и кавалер Захарьин, который и на наследника престола не побоялся прикрикнуть, когда тот во время профессорского визита во дворец заложил ногу за ногу и задавал бестактные вопросы! Не будем, впрочем, делать далеко идущие выводы о вольнодумстве Захарьина — это черточка его крутого и нелегкого характера, не более того. Что же касается его общественных убеждений в эти годы, то учившийся у него Сергей Иванович Мицкевич, впоследствии один из виднейших организаторов советского здравоохранения, писал, что к концу жизни знаменитый медик стал «воинствующим реакционером». Правда, у «истинно русских людей» было несколько иное мнение: черносотенцы побили все стекла в захарьин-ском доме после смерти Александра III, обвинив профессора в том, что он уморил своим лечением царя-батюшку... Об этом есть запись у Софьи Андреевны Толстой. Она же рассказывает о распущенном по Москве слухе, что Захарьин, мучимый угрызениями совести по поводу почившего в бозе императора, отравился...
