Атеа хотел ответить, но не успел — члены совета племени, словно сговорившись, один за другим вскакивали с мест и бросали ему в лицо обвинения:
— Ты дал нам клятву, а теперь хочешь ее нарушить!
— Твоя мана ослабла!
— Ты не можешь защитить племя!
— Ты всегда был слишком упрям и горд и думал только о себе!
— Ты поссорился с Лоа и опозорил его дочь!
— Ты позволял белой женщине прикасаться к твоей голове и наступать на твою тень! А теперь у нас десятки убитых и раненых! Белые люди сожгли нашу деревню! Крепость, которую начал строить еще твой дед, будет разрушена!
— Это наказание, посланное богами!
Атеа ощущал то же самое, что, должно быть, чувствовал Цезарь, когда в его тело вонзались кинжалы сенаторов. На него было страшно смотреть. Его лицо исказилось от боли, а из горла вырвался глухой стон.
Если ему пришлось выслушать все это, значит, он и впрямь лишился части маны. Арики был главнее и жрецов, и старейшин, но их было много, а он — один. Они не сказали, что собираются изгнать его, но эта мысль витала в воздухе. Атеа слышал, что такое случалось, и это был не просто позор, а невероятная пытка и смертельная мука. Он знал, что никогда не сможет пережить подобное унижение.
Покинув совет племени, он направился в хижину, где его ждала Эмили. Она поднялась ему навстречу, но он отстранил ее. Боясь растерять решимость, Атеа держался сурово и холодно, но она думала, что это вызвано обстрелом крепости и гибелью людей.
— Ты не ждешь ребенка, Эмалаи? — он задал неожиданный вопрос.
Она растерялась. В ее голубых глазах появился тревожный блеск.
— Не знаю. Думаю, нет. Почему ты спрашиваешь? Что-то случилось?
— Совет племени считает, что именно ты, пришедшая из враждебной страны, принесла несчастье нашему народу.
Эмили вздрогнула. Происходило нечто невероятное, то, во что она не могла поверить.
— А что думаешь ты?
— Я ошибался, полагая, что можно быть и тем, и другим, соединить несоединимое. Ты должна уйти, Эмалаи. Там, среди белых людей, твоей отец, он ждет тебя.
— Мой отец здесь, на Хива-Оа?
— Да.
Пытаясь унять дрожь, она обхватила себя за плечи.
— Когда я должна уйти?
— Сейчас.
Эмили, не отрываясь, смотрела на мужчину, чей страстный взор с некоторых пор застилал ей весь белый свет, чье дыхание, казалось, сливалось с ее собственным. Мужчину, который одним махом безжалостно разрывал все, что их связывало.
— Ты больше не любишь меня?
— Это не имеет значения. Если мне приходится выбирать между тобой и моим народом, я могу принять только одно решение.
