Потом Эмили позволила раздеть себя и покорилась его рукам.
Она думала о том, каким же страстным, нежным, осторожным и опытным должен быть мужчина, чтобы даже такая женщина, как она, словно сетями, опутанная предрассудками, заключенная в корсет железной морали, захотела этого. Ее всегда пугали всевидящим оком, приучая бояться своих желаний, прятаться от самой себя в невидимую скорлупу.
Однако с ним ей не было страшно, несмотря на то, что его сильное смуглое тело составляло резкий контраст с ее хрупким и белым, а его воля, казалось, пригибала ее к земле.
Все чувства Эмили мгновенно сосредотачивались там, где он прикасался к ней. Несмотря на постоянные упражнения с веслами и оружием, руки Атеа были удивительно мягкими и нежными.
Он целовал ее грудь, шею и плечи, осторожно проводил пальцами между ног. Его власть затуманила ей голову, а любовь к нему размягчила сердце. В тот миг, когда она перестала ощущать какие-либо преграды к их соединению, он вошел в ее тело.
Эмили задрожала и вскрикнула. Она чувствовала, как что-то растет и пульсирует в ней, расцветает и повелевает изнутри. Ей было немного больно, но то была не мучительная боль, пожалуй, отчасти жертвенная, в чем она, безусловно, была права, ибо для Атеа этот акт тоже был возвышенным и священным: слияние вождя с предназначенной ему девственницей считалось одним из важнейших ритуалов жертвоприношения богам.
Когда Атеа затих, Эмили долго лежала, не шевелясь, ожидая, что он сделает или скажет. Она думала о том, что многие люди, подобно ей, ищут, сами не зная чего, однако свято уверены в том, что когда истина попадется им на пути, они сразу это поймут. И, стараясь успокоиться и привести в порядок чувства, говорила себе, что для нее наступил такой миг.
— Теперь ты моя жена! Ты родишь мне детей, ты навсегда останешься со мной! Ты предназначалась мне! — прошептал Атеа, словно вторя ее мыслям.
Решив быть честной до конца, Эмили напомнила:
— Тебе была предназначена Моана.
— Людьми, а не богами, а это совсем другое.
Совсем недавно небо было покрыто россыпью звезд, но вот уже начало светать. Горизонт заиграл волшебными красками, и из-за края земли, где по преданию маркизцев рождается жизнь, вынырнуло багровое солнце.
Рене посмотрел на Моану, неподвижно стоявшую на корме и одетую нежным светом зари. Она вглядывалась в длинные ряды бурлящих волн, разбивавшихся о берег с тучей соленых брызг. Эта девушка вполне оправдывала свое имя: как и океан, ее душа никогда не успокаивалась, а воля не ослабевала.
