Мой взгляд скользнул по окнам заправки и наткнулся на постную физиономию старшего смены, Гриши. Он тоже украдкой рассматривал девушку. Гриша был моим прямым начальником, но в данной иерархии эта должность делала его ближе к незнакомке в «мазде» не более чем на шаг, что в сравнении с километрами шоссе Канны – Антиб, эшелонами цистерн с нефтью, квадратными метрами особняков где-то в Монако или Майами и длинными цепочками нулей в банковских счетах являлось сущим пустяком.
Я еще раз покосился на Гришу и повесил пистолет – бак был полон. Узкая загорелая ладошка протянула через окошко деньги. Девушка улыбнулась на прощание и уехала, а я еще долго смотрел ей вслед, держа в руках деньги и наблюдая, как в вечерних сумерках растворяется ее «Мазда-Кабура». Это был тот самый редкий момент, когда хочется, чтобы время остановилось. Мне казалось, что это и есть Та девушка, с которой только раз сводит тебя судьба. Никогда в жизни я не испытывал подобного. Но разве мог хоть чем-то удержать рядом с собой такую красоту человек с просроченной московской регистрацией и жалким жалованьем работника заправки. С таким активом было невозможно соблазнить даже продавщицу цветов с соседнего рынка. Москва!
Кто-то когда-то сравнил подобных женщин с прекрасными островами, которые иногда проплывают мимо. Но ты никогда не готов к таким моментам.
Я стоял, глядя в сумерки, поглотившие «Мазду-Кабуру», пока не подъехала следующая машина.
Меня сменяли в одиннадцать вечера, и я шел пешком пять кварталов до дома, где снимал квартиру. На нее уходило две трети моей зарплаты. Но я сознательно шел на такие траты, поскольку прежде никогда в жизни не жил один. Я был детдомовским и вплоть до демобилизации не имел личного пространства, которое принадлежало бы только мне. В казармах, детдомовских спальнях и общежитиях, где я жил, размещались как минимум четыре человека.
Квартирка была убогой. Из мебели только старая панцирная кровать, стул и стол на кухне, но, засыпая здесь в первую ночь, под невнятные звуки вальса, лившиеся из допотопного репродуктора, оставшегося, наверное, еще с советских времен, я блаженствовал. Меня не удручало отсутствие холодильника, телевизора и прочей ерунды. Я блаженствовал только лишь от одного сознания, что нахожусь один на этих тридцати двух метрах жилого пространства. Это уже потом пустота и одиночество стали тяготить меня.
Улицы пустели, и на Москву спускалась прохлада, но воздух пока хранил запах выхлопных газов и пыли. И моя голова с оттопыренными ушами, еще полная угаром момента, колыхалась среди голов немногочисленных прохожих, легкая, как воздушный шарик.
