Но физические мучения — ничто по сравнению с тем, что творилось в моей голове. По временам мне казалось, я вот-вот рехнусь. И я выработал специальную стратегию — раз за разом повторял себе: «Ладно, что бы ты ни захотел сделать, выжди пять минут и посмотри, не изменится ли твое желание». Я снова и снова выполнял этот свой «пятиминутный план», пока что-нибудь во мне не изменялось в отношении умственном либо физическом — похоже, этот трюк срабатывал. Теперь уже и не опишешь, как туго мне тогда пришлось.
В течение следующих двадцати часов нас подвергали череде допросов: то агрессивных, то дружелюбных, то просто скучных. Мы не имели права сообщать какую бы то ни было информацию, помимо своего имени, звания, номера и даты рождения. В ходе одного из допросов меня раздели догола и на глазах у группы женщин, производивших допрос, подвергли внутренние полости моего тела тщательному обыску.
После обыска меня вывели наружу и оставили стоять — с раздвинутыми ногами и растопыренными в стороны руками — у стены. Была холодная, морозная ночь, и я очень скоро замерз. Так я простоял девяносто минут, буквально леденея, и стал уже думать, что в учениях наших произошел некий сбой или кто-то что-то напутал. На самом деле за мной наблюдали с помощью скрытой камеры, и, когда я стал терять сознание, меня отвели в теплую комнату, выдали мне одеяло и чашку чая и оставили наедине с милой и приветливой женщиной. Она попыталась вызвать меня на откровенный разговор, обещая еще чаю и печенья в придачу, если только я расскажу, откуда я. Я это сделать отказался, и меня отвели назад, в зону временного содержания.
Один из моих товарищей по «схрону» на острове Айлей в конце концов сломался. Его отвели в камеру, сняли с глаз повязку. Потом туда же привели другого «заключенного», ему незнакомого, они остались наедине. «Заключенный» этот был на самом-то деле подсадной, однако товарищ мой этого не понял и разболтался. Он рассказал, кто мы, рассказал обо всем, чем мы занимались, даже о том, что в нашей группе есть офицер по имени Фил.
Меня отволокли в ту же камеру, сняли с глаз повязку, и я увидел моего друга и второго «заключенного». Я понял, что происходит, и велел другу помалкивать, но сказанного было уже не вернуть. Друг мой был ошарашен. Я еще успел, прежде чем меня утащили назад, пожать ему руку и сказать, чтобы он держался.
Следующий мой допрос продлился три с половиной часа, и все это время мне снова и снова задавали один и тот же вопрос.
