— И ошиблись! — почти весело возразил Майский. — Речь идет не о «людях», как вы подчеркиваете, капитан, а об опасных преступниках. Страна воевала, а они отсиживались в плену, воровали, работали на немцев. Это им вы хотите обеспечить жизненные условия? — Точки в линзах дрожа остановились. — У меня они расстреляли всех родных в Черновцах. До единого человека! А теперь я им буду чаи разносить?! А вот! — и Майский согнул руку, сделал неприличный жест. Капитан вновь сдержался.
— Наверное, не все они поголовно были карателями? — усомнился он. — И в плен далеко не все попали добровольно?
— Допускаю, но не я их судил, не мне их и оправдывать. Моя задача — доставить их по счету живых или списанных, то есть мертвых. У вас, капитан, тоже есть приказ, давайте каждый делать свое дело.
— Сожалею, что довелось участвовать в таком предприятии, — сказал капитан, демонстративно закладывая руки за спину.
— В таком случае позвольте и мне предъявить некоторые претензии. Я не разрешаю вашей команде яшкаться с заключенными. — Майский, так и сказал: «яшкаться», а не «якшаться», заставив капитана снова поморщиться.
— Боцман, в чем дело? — спросил он.
— Это Николай Аминов. Он крепил кухню, по ходу дела разговаривал с поварихой. Она женщина, даже девушка.
— Немецкая овчарка, — уточнил Майский. — Прошу, товарищ капитан, не посылать более матросов на работы, которые обязаны выполнять зэки.
— Хорошо, — трудно выговорил капитан. — Вам понятно, боцман? — спросил он.
— Есть! — Повернувшись по-военному, боцман вышел из каюты.
— Роберт Иванович, вам выделена отдельная каюта. Вахтенный матрос проводит. Честь имею. — Капитан не опустил рук из-за спины.
* * *
Николай Аминов сменился с вахты в четыре утра и не видел, как началась посадка. Ворочаясь на своей узкой койке со штормовым бортиком, он думал о Лизе. И только о ней, странным образом отделяя девушку от окружения, в котором она существовала, забывая о невероятных, невыносимых даже для крепких мужчин лишениях, которые она уже перенесла и обречена переносить впредь. «Пройдет, словно солнцем осветит… — беззвучно шептал он. — Словно солнцем осветит… Вот уж точно, словно солнце! И волосы у нее, как лучи солнца, и глаза тоже лучатся. Преступница? Неправда, мне-то зачем бы она врала? Просто ей не повезло. Надо же было ей, оставшись жить при оккупантах, чем-то питаться? Родись она здесь, в Приморье — и ходила бы теперь в институт, и когда-нибудь я встретил бы ее на улице студенткой. Да разве посмотрит такая, если все у нее в порядке, на меня, матроса с семью классами? А здесь сказала: миленький. Конечно, просто так проговорила, без особого смысла, но смотрел-то хорошо, даже ласково…»
