— Правильно, Макарша, действуй!
— Жми на всю железку!
— Труби, Макар, седловку!
— Во-во, это самое: «Всадники-други, седла-айте коне-е-е-й!»
Засомневался лишь один Уваровский — бравый, статный казачина лейб-гвардии атаманского полка, командир 3-го эскадрона, ярый большевик.
— Ладно ли это будет? — заговорил он, обращаясь к Макару. — Ведь мы мало того, что позицию бросим без приказу, да еще и Второй полк подведем, гибель будет товарищам нашим, как жиманут на них с двух-то сторон!
— Так что же, по-твоему, — Макар, серчая, повысил голос, — сидеть тут на берегу да ждать погоду?
— У нас командующий есть, Журавлев, согласовать с ним, тогда и действовать, если он прикажет.
— Хо-о! С Журавлевым согласовывать, шуточное дело, пока наш гонец к нему прискочит, да еще и найдет ли его там? Да обратно примчится, ночь-то пройдет, и пиши пропало, близко будет локоть, да не укусишь его. А что касаемо Второго полка, так мы ему же поможем, когда ударим по японцам с тылу. Потому и надо выступать немедленно, дураки будем, ежели такой момент упустим.
— Дело твое, Макар, я свое сказал, а там как знаешь! Ты в грехе, ты и в ответе.
— Ничего-о, Журавлев сам же нас поучал, как быть в эдаких моментах. Мишка, он как сказал намедни насчет медленности-то!
— Промедление смерти подобно.
— Во-во, это самое.
Никто из командиров не поддержал Уваровского, все они согласились с Макаром и на этом закончили короткий военный совет.
Ведет свой полк Макар Якимов в новый набег на вражий гарнизон, приятнее всякой музыки ласкает его слух многотысячный конский топот (в полку у Макара более тысячи двухсот конников), снова в груди у него вскипает неуемная кровь, и прочь отлетели все те сомнения, что терзали его с вечера, когда решил он сняться с позиции, оголить фронт на своем участке.
«Правильно поступаю, чего там, — мысленно оправдывался он сам перед собою, — рыск — благородное дело, а в эдаком случае не рыскнуть и перед партией грех был бы великий! Да и сам Журавлев не разговаривал — в случае подходящей обстановки действовал самостоятельно, вот она и подошла, эта самая обстановка! До скольких разов делали такие набеги и завсегда удачно! Э-э, чего тут рассуждать, воевать так воевать, чтобы как в песне, какую старики наши певали: „Кипит душа в восторге и храбрость на груди!“
Веселеет от этих мыслей Макар, так и хочется крикнуть ему партизану-запевале Суетину из 1-го эскадрона: „А-ну, Афонька, запевай любимую!“ Ох и грянули бы партизаны всем полком „Не вейтеся, чайки, над морем“, уж так бы грохнули, что далеко в горах отозвалась бы она эхом. Но нельзя этого, никак нельзя, надо без шуму войти в село и действовать, как было задумано. Все рассчитал, предусмотрел Макар: знамя красное приказал свернуть, а на левый рукав каждому партизану нашить белую повязку, чтобы в случае уличного боя не спутать в темноте своих с чужими. А ночь после вчерашней хмурой сырости выдалась ясная, звездная, потому и похолодало по-осеннему крепко, инейком покрылась заветошевшая трава, холодом тянуло с низовьев Урова, и как раз над ним, высоко в небе, стояли Кичиги
