— «Затвор», — ответил Аксенов, по голосу узнав знакомого партизана. — Молоков, ты?
— A-а, Иван Иванович, здравствуй. С табаком?
— А ты с губой? До чего же ты охоч на чужбинку!
— Да вить простота, Иван Иваныч, хуже воровства! — Закинув винтовку за левое плечо, Молоков подошел ближе. — Закурил вечерось при батарейцах, а они только что с позиции вернулись, бестабашные, и накинулись на дармовщину-то, как воронье на падлу, пошел мой кисет по кругу! Вот как оно получилось, людей удоволил, а сам теперь бедствую без курева. Э-э, братуха, у тебя табаку-то коту на одну понюшку. Ну да ничего-о, ты там разживешься, у писарей, а мне с поста уходить служба не дозволяет.
— Ладно уж, пользуйся моей добротой. А я, пожалуй, и ночевать останусь в штабе. За конем присмотришь?
— Могу. Разнуздаю его, подпруги ослаблю, а как охолонет — соломки принесу с телеги, с-под мертвяка.
— Какого мертвяка?
— Кокнули тут одного давеча, шпиён оказался. В телеге лежит, поди глянь, может, признаешь?
— Нужда припала смотреть на мертвяков. Лучше пойду сосну.
— Валяй.
В штабном коридоре не спал лишь один часовой с винтовкой меж колен. Ординарцы, разведчики и караульные, что сменились с поста, спали вповалку на полу; один из них густо храпел, упершись головой в стену, рядом с ним высвистывал носом другой. В штабной комнате, куда прошел Аксенов, писаря только что закончили работу и тоже укладывались спать на голые скамьи, на столы, сунув под голову у кого что нашлось. Фадеев сидел на столе, — разувшись, он обернул сапоги гимнастеркой, смастерив из них подобие подушки, Аксенов, поздоровавшись, спросил:
— Павел Николаевич здесь?
— Нету. — Фадеев почесал голую волосатую грудь, зевнул. — У себя он, на квартире. А что?
— Из глубокой разведки я только что. Велено доложить ему сразу же, как вернемся.
— Что-нибудь важное, срочное?
— Оно, может быть, и не шибко срочно, а важные сведения-то.
— Тогда ложись да спи. Он, поди, только что прилег, надо же и совесть знать. Да и до утра уж недалеко, спи, ложись.
— Придется. Мы ночесь в такую передрягу попали, что не до сна было. Днем уж, когда обратно ехали, вздремнули на кормежке коней, только и всего.
— Завтра расскажешь, хватит.
Иван Иванович поискал глазами по комнате, свободных скамей и столов уже не было, поэтому шинель свою он постелил на пол, а под голову положил патронташ, накрытый папахой.
Мало удалось поспать в эту ночь работникам штаба. Еще не светало, а Фадеев уже будил разоспавшихся писарей:
