Гостья села, немного успокоилась, и Александр Сергеевич смог наконец-то толком рассмотреть ее. Лицо ее было покрыто венецианской пудрой, которую там называют «мортиша», а буйные волнистые волосы уложены, как на прическах красавиц с картин Тициана. Приступив к ужину, они начали разговор.
– Читала ли ты в «Московском вестнике» и «Северных цветах» «Бориса Годунова»?
– Нет. Я читала его по твоей рукописи. Там у тебя написано, что на моих губах не бывает улыбки. Это неправда.
– Как ты думаешь, почему время правления Годунова венецианский историк назвал трагедией и одновременно комедией?
– Это же спросит и царь.
– Какой царь?
– Как – какой? Царь Николай Первый. Какой же еще?
– Откуда ты знаешь?
– Это не твое дело. Так хочешь, чтобы я тебе ответила, или нет?
– Скажи, красавица, почему венецианский историк назвал время правления Годунова и комедией и трагедией?
– Потому, что в XVIII веке, то есть тогда, когда писал этот венецианский историк, в литературе существовал такой жанр. Это называлось трагикомедией. Если не веришь, возьми Мануила Козачинского, почитай. У него есть трагикомедия о царе Уроше…[3] Но я думаю, что ты все это и так хорошо знаешь, просто у тебя другое мнение о трагедии и комедии.
Пока Александр Сергеевич был занят разговором, гостья прямо у него на глазах проглотила целую рыбу вместе с его перстнем внутри. Перед ней осталась пустая тарелка.
– Знаешь, он вообще-то не из Венеции, – защебетала она и протянула бокал, чтобы ей налили шампанского.
– Кто не из Венеции?
– Да этот твой венецианский историк. Его звали Захарие Орфелин.
– Откуда ты знаешь? – ошеломленно уставился на нее Александр Сергеевич.
– Есть подписанное издание его книги, которое запрещено…
Пушкин обрадовался. Его расследование развивалось успешно.
«Такие вещи могут быть известны только тому, кто имеет сношения с демонами», – подумал он и налил ясновельможной пани полный бокал шампанского.
Они чокнулись, и после следующего бокала Сан-домирская заявила, что она утомлена и хотела бы отправиться на покой. Пушкин выслушал это с облегчением.
Утром Александра Сергеевича разбудила мысль, что он упустил нечто важное, что на ясновельможной пани были сапожки из тех, что носят в постели, и что он, судя по всему, прошлой ночью должен был предпринять в связи с ней еще что-то. Он ворвался в ее комнату, которую накануне закрыл за ней на ключ, но гостьи в гостинице уже не было. Было ясно, что Сандомирская выбралась наружу тайком, через его спальню. В ее комнате он увидел на столе тарелку, на ней лежала целая, словно нетронутая, рыба, которую гостья проглотила за ужином, и стоял бокал с красным шампанским «Veuve Clicquot». На скатерти было написано смоченным в шампанском пальцем: «Привет от Марины Мнишек».
