– Не такой уж ты невинный, каким кажешься. Ты, братец, воевал, небось, и под башнями Казани, и в Литве… Видел, не сомневаюсь, роскошь царского двора…
– Что да, то да. Я даже знавал Пушкиных, ваших предков, и мы с ними легко находили общий язык, но вас, батюшка, я понимаю с трудом… Вы, ваша светлость, человек молодой, так что позвольте мне, старцу, пребывающему в церковном послушании, сказать вам – не богоугодное дело вы со мной затеяли. Нет, не богоугодное. Грех это. Что же это вы делаете со мной, монахом, Богу обеты принесшим? И не стыдно вам? И еще кое-что хочу у вас спросить: ради Бога, скажите, где ж это мы с вами, батюшка, оказались?
– Как где? В Петербурге.
– Отродясь не слыхал о таком. А это что же, неужто в России? Я ничего не понимаю из того, что здесь говорят, да и у вас, простите уж, только одно слово из каждых трех ухватить могу, словно кузнечиков ловлю.
– Так это потому, что ты говоришь по-украински. И еще потому, что ты из века моих предков. Но не твое это дело разбираться в нашем времени, давай лучше чокнемся да продолжим обед.
Вот так, за разговорами и едой, подливал Александр Сергеевич своему гостю красное токайское до тех пор, пока голова монаха не упала в тарелку.
Едва дождавшись этого, Александр Сергеевич вывел его на снег и подвел к своим саням, стоявшим неподалеку. Тут оба они остановились в пятне света от фонаря, и Александр Сергеевич впился взглядом в отца Пимена, ожидая решающего момента. Монах глубоко вдохнул воздух, полный мелких снежинок, поднял рясу и вытащил огромный член. Он мочился так, что даже лошади, почувствовав это, принялись поливать снег под собой.
Однако отец Пимен извергал из себя вовсе не красное токайское, которое они пили за ужином, а то же, что и лошади, рядом с которыми он стоял. В свете фонаря это было ясно видно.
– Кто ты на самом деле, батюшка? – спросил монах, опуская рясу. – Ведь грех это – похищать у Бога людей, как ты сделал со мной. Может, ты дьявол?
– Нет, отец Пимен, нет, просто я тот, кто ищет дьявола, чтобы кое-что спросить у него. Но, вижу я, не дьявол и ты, потому что дьявол мочился бы красным токайским, а не тем, чем мочишься ты и лошади. Так что не стану я ничего у тебя спрашивать, потому что мой вопрос не к тебе, а к нечестивому. Ошибся я, а ты меня прости… Помолись Богу за мою душу, один Он знает, что я это делаю не по злобе, а от муки.
С этими словами Александр Сергеевич уселся в свои сани, оставив Пимена стоять на снегу. Глядя через окно на монаха, который, чтобы согреться на морозе, крестился быстрыми движениями, ударяя себя в лоб, по животу и плечам, Александр Сергеевич вытащил из кармана на внутренней стенке саней седобородую куклу в монашеской рясе. Он внимательно ощупал зашитые в нее монеты и резким движением вытащил из ее груди африканскую иглу своего прадеда Ганнибала.
