Впервые за долгие годы он берет меня за руку. Для меня это такая неожиданность, что я с удивлением смотрю на его пальцы. Может, ему сейчас тоже неспокойно и впервые захотелось плакать.
Его рука сухая и грубая, как кожа у змеи на брюхе.
– Я чуть не отправился к Богу в те несколько недель, – говорит он. – Навсегда.
Я молчу. Что тут скажешь? Я пыталась поддерживать в муже жизнь, и, быть может, поэтому он до сих пор с нами. Так поступила бы любая женщина. Но Сам напомнил мне, что выжил, потому что так пожелал Бог. Бог, а не я.
Моя маленькая коричневая ладошка зажата в его лапе, будто только что родившийся зверек в пасти матери. Или как жертва в клыках хищника. Я закрываю глаза, я слишком устала, чтобы предаваться этим мыслям.
Но его голос обрушивается на меня, словно буря.
– Я знал, что ты не даешь мне умереть, даже когда был в беспамятстве. – говорит он. – За мной приходила смерть, но ты прогнала ее.
– Ты и Яхве – все, что у меня есть и будет, – говорит он.
– Ни один мужчина не смеет мечтать о лучшей жене, чем ты, – говорит он.
Эти слова заставляют меня слегка улыбнуться. Может, мне тоже нужно сказать ему что-нибудь хорошее, но буду ли я искренна?
– Как ты себя чувствуешь, жена?
Я молчу, и тогда он называет меня по имени. Я открываю глаза.
– Что ты сказал?
Он выглядит озадаченным:
– Назвал тебя по имени.
– Назови меня так еще раз.
Что он и делает. Он берет меня за руку, и палуба вздрагивает под ногами. Мы смотрим друг на друга, мы, два древних ископаемых в этом все еще влажном новорожденном мире. На его щеках появляется румянец. Его бледно-голубые глаза смотрят на меня с легкой тревогой.
Лодка снова вздрагивает, продолжая оседать в грязь и ил.
– Еды почти нет, а я должна что-нибудь приготовить девочкам. Им всем надо кушать.
Он кивает и отпускает мою руку:
– Что мне делать?
И тут меня будто волной обдает: мы живы и скоро сойдем с лодки. Наверно. Нет, точно, я уверена. Ко всему прочему мой муж помнит, что у меня есть имя, и даже то, как оно звучит.
Я разражаюсь громким смехом. Когда я смеялась так в последний раз?
– Ты уже сделал все что нужно, – отвечаю я ему.
Голубь возвращается к вечеру. В клюве у него веточка с зелеными побегами. Веточка идет по рукам, ее с изумлением рассматривают.
– Оливковая, – говорит Яфет.
Его слова ни к чему. Это и так видно.
Все погружаются в размышления. Где-то сошли воды, солнце просушило и отогрело землю, к небу тянутся трава и деревья. Где-то есть пища для коз, тучные луга для животных. Где-то распускаются цветы, растут леса, бьют ключи, наполняя водой озера, в которых плещется рыба. Жизнь снова вгрызается в землю. Желание стать частью этой жизни причиняет боль, словно рана.
