Весь этот день я занималась собственными мелкими делами. На другой – мы с Душей встретились. Я была с ней очень ласкова, я подарила ей огромного слона – на счастье. Душа мне казалась страшно милой и застенчивой, я помнила ее слезы в день Перемышля.
– Тебе со мною скучно? – спросила она вдруг и улыбнулась.
– Что ты, что ты…
Я смеялась и была оживлена, мы пили кофе у «Сиу». Но нежный и слегка задумчивый налет – печали – я почувствовала в душе. Она подняла на меня темные свои, усталые глаза.
– Наталья, ты теперь какая-то другая.
– Чем другая?
– Ну… ты спокойная и светлая. Как будто выздоровела.
Я возражать не стала. Правда, возражать мне нечего бы было.
И так же я была покойна, когда через два дня, перед вечером, ко мне зашел Маркел. Он вид имел серьезный и торжественный. Только борода такая же все путаная, на пиджаке пух, ботинки рваные. Как всегда, в кресле ему тесно, повернется – кресло крякнет.
– Видишь ли, я, собственно, вот что… тово… считаю это все ненастоящим…
Я захохотала.
– Маркел, ты предложение мне делал, на заводе, помнишь? И совсем такой же вид имел.
– Нет, стой… я хочу… я, разумеется, как говорил уже… перед тобой виновен… какой бы я там ни был… я не совсем… то есть меня не совсем так считают, как я есть… и я перед тобой грешил, и мой последний грех…
– А, перестань ты о грехах, пожалуйста. Подумаешь, какому ангелу, ребенку, объясняет…
Я рассердилась. Все эти самоязвленья – чепуха, нелепость.
– Ну, мой последний грех есть Душа… Но дело-то все в том, что ты теперь… ты с Душей носишься… и эти нервы, и волнения… ведь это все так… так, одним словом… – он остановился, посмотрел на меня, пошевелил плечами, как будто ища слов. – Давай уедем вместе в Галкино.
Я подошла совсем близко. Он на меня смотрел упорно и подавленно, тяжко дышал.
– А помнишь, как ты говорил со мной в деревне? Как меня приглашал в Москву?
– Я очень был тогда… задет… тобою.
– И потом с Душей утешился?
Он молчал. Я засмеялась – смехом ровным и незлым.
– Значит, ты второй раз предложение мне делаешь? Не моргая, все на меня глядя, он кивнул.
– Поедем.
Мне стало весело, легко, смешно. Я обняла голову его, поцеловала большой лоб, милый и нелепый, умный и кудлатый, с юности родной. Маркел ко мне прижался, всхлипнул. Я заплакала.
Так кончилась вся эскапада моя, о которой вспоминаю как бы из другого века. И правда, то был век иной, и мы были детьми. Но из того, что далека молодость, не скажешь, что и не было ее, и еще меньше – отречешься от нее.
