– Перебирались бы к нам зимовать, – говорил докторше в сенях, снимая с нее свиту. – Солдат вы всех не перелечите, кому назначено, тот выздоровеет, а кто помрет, тому вы с вашей медициной не поможете.
В столовой, в сумраке синеющем, самовар клубил бело, и огоньки в его подножье красно золотели. Как-то самоочевидно появились щи горячие, пирог и ростбиф, самоочевидно надо было есть. Марья Михайловна облизывала губы нежным язычком, и с аппетитом занялась едой. Отец сел, как обычно, на конец стола, за пиво, и подпер ладонью голову.
– У меня был доктор, кум, всегда мне говорил: не пей, кум, вредно.
Марья Михайловна подымает ясные свои глаза.
– И совершенно прав был доктор.
Отец берет ее за руки, греет в ладонях теплых, слабокожих.
– Сам же, разбойник, выпивал отлично, а другим мешал. И все вы доктора – такие.
Все это старое, знакомое. И кум, и доктора, и все рассказы мы слыхали – древняя Россия!
Зажгли лампу над столом, висячую, с зеленым абажуром. Вечер деревенский, тоже древний.
Прогремела тележонка – подкатил Степан Назарыч. Такой же рыжеватый и глубокомысленный, так же знает все, глазами так же все значительно поводит. Куртка, сапоги высокие и руки в волосах рыжеющих.
Принесли газеты, письма и зеленые квитанции от молока.
– Ах вот, само собой понятно, и газеты, как бы говоря точнейшие военные известия. Интересно бы проверить. От вернейших людей слышал, мы уж на широком фронте – чтобы выразиться последовательно – перешли германскую границу за городом Лодзью, то есть, – он страшно выкатил глаза, – война близится к совершенно естественной развязке!
Отец надел пенсне, стал разбирать квитанции. Андрюша занялся войной.
– Что, юноша, – спросил Степан Назарыч, – как получается у нас относительно армии?
– Лодзь отдали. – Андрюша хмуро протянул ему газету. В одном из писем мне сообщал Георгий Александрович, что с отрядом Земского союза он уехал из Москвы в Галицию. Отец не похвалил.
– Рембрандты, Рафаэли разные там не нужны. Чего ему на войне делать?
– Напрасно ты так думаешь. Он в Риме нас отлично всех устроил, вывез, очень энергично…
– В Риме… То, брат, в Риме… А сюда к нам в белых брюках прикатил.
Отец пустил кольцо дыма табачного, полузакрыл глаза, и выразил всем видом скепсис крайний.
– Аптечки и библиотечки… Неосновательные люди.
Степан Назарыч крякнул.
– Н-д-да, господина Георгиевского я даже оченно хорошо знаю.
И длинно завел о Лоскутной, о Гучкове и Голицыне… Потом о подлости народа.
