Сэр Генри несколько был озадачен: он в России не бывал, и вдруг почувствовал – да, это промах для культурного и столь серьезного британца.
– Хорошо, приеду.
В мае ситцевая Русь нахлынула в Рим снова, снова Кухов появился их вожатым, и теперь в дело вовлекли Георгия Александровича – он стал главным представителем экскурсий.
Но Кухов был мрачнее.
Встретив меня, осклабился, снял пенсне с угреватого носа, поправил волосы слипшиеся.
– Возобновим знакомство, очень рад. Но теперь я, до некоторой степени, вам подчинен… ну, не вам прямо, а господину Георгиевскому, значит, косвенно…
Глазки его блеснули.
«А зависти ведь накопил порядочно в своих угрях».
Георгий Александрович читал для экскурсантов лекции по искусству и археологии. Делал все добросовестно. В жару пекся на Форуме, объяснял, выслушивал с терпением, не раздражался даже и на Рождество Христово. Я на него посматривала и посмеивалась. «Благотворное влияние Сенеки – сдержанность и кротость!» Но, действительно, профиль точеный и нос прямой, бритая седина делали родственным людям античным. Рядом с ним Кухов со своими угрями – просто дворняжка. Кухов заведывал теперь хозяйством при экскурсиях, не то был интендантом, не то метрдотелем. В сущности, и правильно. Но он пофыркивал.
– А знаете, – сказал мне раз Георгий Александрович, – я Кухову не доверяю.
– Да ведь сами ж вы настаивали, чтобы он хозяйничал?
– Как вам сказать… Когда он рассуждает о скульптуре, это еще хуже, разумеется. Вообще его призвание быть около хозяйства. Но… но и но.
На июнь Кухов, в чесучовом своем пиджачке, с партией экскурсантов – больше барышень, он их обхаживал всегда внимательно, – укатил в Неаполь. Я засиделась это лето в Риме. Почему-то не хотелось мне бросать Георгиевского, и я вообще неважно себя чувствовала – мне было грустно, чаще вспоминался дом и мальчик, Галкино, Маркуша. Одиноко что-то, бесприютно в этом Риме, столь прекрасном, так мне много давшем. Было тут, наверно, и иное. Но об этом поняла я позже. А тогда – некое давление в груди, барометр понизился.
Раз появился у меня Георгии Александрович не в обычный час – около четырех. У меня спущены жалюзи, в комнате зеленоватый сумрак, сильный запах роз – огромнейший букет на письменном столе – я была полураздета и глотала лед с мороженым. С улицы слышала крик мальчишек, но не понимала, из-за чего шум.
Георгий Александрович сел и вынул из кармана лист газеты.
– Ну, Балканы. Плохо дело. Совсем плохо.
