Быстрым шагом немцы спустились на улицу, до войны называвшуюся Ульяновской, и направились в глубь Ляховки — старой, застроенной кособокими деревянными домишками рабочей окраины Минска. Многие из домов были разрушены бомбежкой или сожжены. Поперек улицы стояла жидкая цепь полицейских в штатском с русскими винтовками.
— Никого нет, — вяло доложил старший. — Обстановка спокойная…
Хойзер со злобой оттолкнул его, но, сделав несколько шагов, в нерешительности остановился посреди молчаливой пустынной улицы. Какое-то нехорошее предчувствие мешало идти дальше. Солдаты топтались сзади.
— Разрешите пустить собак, оберштурмфюрер? — подсказал молодой эсэсовец.
— Валяйте, — буркнул Хойзер.
Минувшая бессонная ночь, крах так успешно и тонко задуманной операции с англичанином, угроза Клюгенау навалились на него свинцовой тяжестью. Он машинально вынул из кармана пачку греческих сигарет, присланных матерью из Лигница. Как все хорошо было спланировано!.. А что светит ему теперь?.. Перевод в вермахт и передовая?.. Хорошо еще, если на Западе, где-нибудь в Италии или Франции. А если в России?.. «Хотя, кажется, России мне уже не видать, — зло подумал Хойзер. — Это будет какая-нибудь Польша…»
— Следы, оберштурмфюрер! — ликующе заорал кто-то в отдалении.
Вздрогнув, Хойзер сунул обратно в пачку только что прикуренную сигарету.
— Что вы орете? Доложите толком!
— Марта взяла следы, оберштурмфюрер! — торопливо поправился проводник. — Здесь было не меньше восьми человек…
— Восьми? — нахмурился Хойзер. — Не многовато ли для одного радиста?
— Не могу знать. Они двинулись туда. — Проводник махнул рукой в сторону видневшегося в отдалении ипподрома.
— Так чего мы стоим? — раздраженно кинул оберштурмфюрер. — За ними!
Над Минском постепенно разгорался новый июньский день. Вовсю щебетали птицы в густых зарослях кустарника. Им не было дела до войны. И они не боялись людей в мундирах, которые, взяв наизготовку оружие, настороженно, то и дело оглядываясь, цепью шли по территории городского ипподрома. Две овчарки, туго натягивая поводки, молча тянули проводников вперед. Они были приучены не лаять, чтобы не спугнуть преследуемых.
* * *
Утомленные бессонной ночью бойцы Особого отряда НКВД крепко спали. На стреме стоял — вернее, сидел, подпирая стенку старого, полуразрушенного барака на краю ипподрома — бородач в мундире немецкого лейтенанта. Бородач тоже клевал носом, но заставлял себя бодрствовать. Хоть они и ушли из района, откуда выходили в эфир, и в нынешнем бардаке немцы вряд ли занимались радиопеленгованием, осторожность все же не помешала бы.
