Комиссар уже уселся на один из передних стульев с видом Кромвеля, посещающего Долгий парламент и значительным шепотом стал сообщать свои замечания жандарму, который почтительно стоял за его спиной, но скоро глаза обоих чрезвычайно строго устремились на Бертелини. Тот же все продолжал, как ни в чем не бывало, выкрикивать:
– «Везде есть честные люди!»
В двадцатый раз и во всю мощь своей глотки провозгласил Бертелини этот афоризм, но тут комиссар вскочил с места и грозно замахал своею тростью по направлению певца.
– Я вам нужен? – спросил Леон, обрывая куплет.
– Да, вы! – крикнул властитель.
«Проклятый полицейский!» – пронеслось в уме Леона, и он спустился с подмостков по направленно к комиссару.
– Как могло так случиться, милостивый государь, – произнес, точно раздуваясь, полицейский, – что я нахожу вас паясничающим в кафе, в общественном месте без моего разрешения?
– Как без разрешения? – вскрикнул Леон с негодованием. – Позвольте вам напомнить…
– Довольно, довольно! – перебил комиссар. – Я не желаю объяснений!
– Мне нет дела до того, чего вы желаете или не желаете, – возразил певец. – Я предложил дать объяснения, и вы мне рот не заткнете. Я артист, милостивый государь, – это отличие, которое, правда, вы не в состоянии понять. Я получил от вас разрешение и нахожусь здесь на законном основании. Пусть помешает мне, кто посмеет!
– А я вам говорю, что вы не имеете моего письменного разрешения! – крикнул комиссар. – Покажите мне его! Покажите мою подпись!
Леон сообразил, что попал в западню, но почувствовал подъем духа и, отбросив назад свои пышные кудри, сразу вошел в роль угнетенного благородства; комиссар же для него предстал в роли тирана. Благородство стало наступать, тиран подался несколько назад. Аудитория привстала и слушала с серьезным и молчаливым вниманием, обычным у французов при зрелище столкновения с полицией.
Эльвира присела. Подобные эпизоды не представляли для нее интереса новизны, и на ее лице отразились лишь утомление и печаль, а не страх.
– Еще одно слово, – заревел комиссар, – и я вас арестую!
– Арестуете меня?! – вскрикнул Леон. – Не посмеете!
– Я… я начальник полиции!
Леон удержал свои чувства. Внушительно, но весьма деликатно он ответил:
– По-видимому, это действительно так.
Такой стилистический оборот был слишком тонок для кастельлегашийцев: никто в зале даже не улыбнулся. Что же касается комиссара, он просто приказал певцу следовать за ним «в канцелярию» и горделиво направил начальственные стопы к двери. Леону оставалось только повиноваться. Он это и сделал, тотчас придав лицу, после надлежащей пантомимы, выражение полнейшего равнодушия. Конечно, за обоими потянулась целая свита любопытных.
