Мародеры | страница 10



— Чует, сучка, — сказал Дэнни.

Я сжал ее грудную клетку, почувствовав, какая она маленькая.

— Или запихни ее туда, — сказал Дэнни. — Засунь, и все.

Но это было бы слишком легко. Они найдут свою собаку и залатают дыру, а детям скажут, что она умерла незаметно, во сне. Исчезновение же повлечет за собой долгие утомительные поиски — объявления на столбах, телефонные звонки, молитвы. Малыш Брэндон будет колесить по всему району на велосипеде, крича Трикси-Трикси-Трикси, теряя надежду, умнея, взрослея. Бекки будет плакать и вплетать мучающие ее кошмары в свои рисунки. Трикси, пронзенная рогом единорога. Трикси, задушенная подсолнухами, ее розовое сердечко вырвано из груди.

— Кидай, — сказал Дэнни.

Я поднял пустой мешок, который валялся у моих ног, и кинул Трикси туда.

— У тебя новая семья, — сказал я, глядя в ее черные глаза.

Если бы я знал, что случится дальше, я ехал бы два дня без передышки. Если б я знал, что завтра ураган превратится в чудовище пятой категории, я бы поехал. Если б я знал, как ненадежны дамбы, знал, что они развалятся еще до того, как ураган выйдет на берег, — я бы поехал. Я ехал бы и ехал без устали, если бы только знал, что «Катрина» разрушит Новый Орлеан. Я бы остановил машину в самом центре Нижнего Девятого района, опустил стекла и стал ждать, когда поднимется вода. И она бы пришла ко мне, как приходила к другим — тем, кто прятался на чердаках и свешивался с крыш, — поднимаясь все выше и выше. Она поднималась бы в противоход садящемуся солнцу, всползала бы по бокам «короллы», за мной и только за мной. А я бы ждал, откинув спинку кресла, в надежде, что она доберется до меня пораньше. Я закрыл бы глаза и скрестил на груди руки, улыбаясь, а она все поднималась бы, раздирая машину. В конце концов она бы нашла меня, и заплескалась у моих щиколоток, и поползла вверх — все выше, выше и выше. Она обняла бы мои голени и колени, выше, мои бедра и талию, выше, пока не взобралась бы по животу на грудь, где мое сердце билось бы как никогда в жизни. Она поднялась бы по моей шее и заплескалась у подбородка, потом коснулась бы губ. Я стиснул бы зубы, пытаясь спастись, что всегда только мешало. Но я все равно боролся бы, даже когда она залилась бы мне в нос и застлала глаза, выше. Выше. Я затаил бы дух. Я подумал бы о матери. О сестре. О своих бедных племянниках и племянницах. Может быть, даже об отце. Я глотнул бы воздуха, которого уже нет, и снова глотнул бы. И снова. И снова. И все.