У непианистов тоже есть нутро, говорила Фаина Григорьевна, только у них оно недоразвитое и проку от него мало. Именно так, очевидно, обстояло дело со всей Детской музыкальной школой № 1. Интересно, подумал Дима, пригодится ли ему нутро и в этой затее с Мстителями — не поможет ли оно ему стать еще более ловким и беспощадным? Генка, наверно, высмеял бы его. У него-то небось нутро — как сушеная прошлогодняя слива.
Дима занес руки над клавишами. Уши, голова, и так далее — все системы работают нормально. Три, два, один…
Плям. Первый аккорд он взял правильно.
— Та, та, ти-та-ри-та, та, та, ти-та-ри-та…
Солдатики маршируют по широкому зеленому полю. Фаина Григорьевна велела ему представлять поле, хотя у настоящих солдат наверняка есть дела поважнее, чем топать по полям. К примеру, маршировать по городской площади, где можно и за непокорными горожанами присмотреть, и покрасоваться при всем параде. Генка хотел смастерить какие-нибудь значки и прикалывать к школьной форме, чтобы их не путали с обычным хулиганьем и шизиками, которые на переменах носятся по коридорам. А потом что? У солдат есть война, а Мстителям не за что мстить. Пока…
Дима забыл, как надо исполнять барабанную дробь из шестнадцатых — одним пальцем левой руки или разными. Но его пальцы продолжали играть сами по себе. — Та, та, та, та, ти-та-ри-та-та, тататата…
Едва он заиграл дробь одним пальцем — неуклюжим вторым, — как понял, что это ошибка. Надо было первым, четвертым, третьим, вторым, а потом снова первым!
Его запястья зажались, и весь знакомый рельеф марша рассыпался. Он остановился.
— Стоп! — завопил режиссер и сорвал с себя наушники. — Анна Глебовна!
Анна Глебовна соскользнула со стула и вперевалку побежала к Диме.
— Ушаков! — строго сказала она. На носу у нее была родинка с пучком тоненьких желтых волосиков.
Халтурщица.
Теперь Дима вспомнил слова Фаины Григорьевны о том, что свои пальцы надо уважать и давать каждому немного заслуженного отдыха. Не зря же, в конце концов, у нас их не два, а целых десять! Лунные часы показывали пять минут первого.
— Ушаков! — повторила Анна Глебовна. — Ушаков!
По комнате поползли шепотки. Зрители заерзали, заболтали ногами.
Дима почувствовал, что у него горят щеки; всему остальному его телу в промозглой студии было зябко до дрожи. Бедная мама!
— Что с тобой, Ушаков? Такая легкая пьеса! Раз-два-три, и поехали. — Анна Глебовна пощелкала своими пухлыми пальцами. — Посмотри, сколько еще у меня таких, как ты!
