Я пошел к Марье Виссарионовне; она лежала на диване, металась, рвала на себе волосы, платье; глаза у ней бегали, как у сумасшедшей, в лице были судороги. Около нее сидела Пионова, тоже вся в слезах.
– Леонид Николаич вас просит к себе, – сказал я.
– Что он – умер?.. умер?.. – спросила Марья Виссарионовна, вскочив.
– Напротив, им лучше, они желают только вас видеть.
Она быстро пошла, Пионова последовала за ней.
– Позвольте и мне; мне нельзя ее оставить в таком положении, – отнеслась она ко мне.
Я ей ничего не отвечал. Мы все вместе вошли в кабинет. Марья Виссарионовна бросилась было к сыну на шею, но он ее тихо отвел.
– Нет, тут кровь, замараетесь, – сказал он.
– Кровь!.. Да, тут кровь, – проговорила она безумным голосам и, упав к нему на ноги, начала их целовать.
На лице Леонида изобразилась тоска.
– Марья Виссарионовна! Вы их беспокоите, – сказал я, подходя к ней.
– Chere amie![32] Да вы сядьте, – произнесла Пионова.
– Да… да… я ничего… я сяду, – отвечала она и села.
Я и Пионова стали около нее; Леонид закрыл глаза. Прошло около четверти часа убийственного молчания, Марья Виссарионовна рыдала потихоньку.
Вдруг… во всю жизнь мою не забуду я этой сцены: умирающий открыл глаза, двинулся всем корпусом, сел и начал пристально глядеть на мать. Выражение лица его было какое-то торжественно-спокойное.
– Не плачьте, а тростите меня: я много против вас виноват, – начал он, – моею смертию вас бог наказывает за Лиду… вы погубили ее замужеством… За что?.. Это нехорошо. Родители должны быть равны к детям.
Марья Виссарионовна упала на руки Пионовой; в лице Леонида промелькнула как бы улыбка.
– Вы женщина умная, добрая, благородная; отец, умирая, просил вас об одном: не предаваться дружбе и любить всех детей одинаково. Он хорошо знал ваши недостатки; вы ни того, ни другого не исполнили.
Марья Виссарионовна начала сильнее рыдать.
– Загладьте хоть теперь, – начал опять Леонид, голос у него прерывался, – устройте Лиду… с мужем ей нельзя жить, он ее замучит… отдайте ей все мое состояние, я этого непременно хочу… А вы тоже оставьте ее в покое, – отнесся он к Пионовой, – будет вам ее преследовать… Она вам ничего не сделала… Матери тоже женихов не сватайте; ей поздно уж выходить замуж.
Пионова обратила к нему умоляющий взор; Леонид грустно покачал головой.
– Я все знаю, – продолжал он. – Как вам покажется, – обратился он ко мне, – Лизавета Николаевна сватала матери своего родного брата, мальчишку двадцати двух лет, и уверяла, что он влюблен в нее, в пятидесятилетнюю женщину; влюблен! Какое дружеское ослепление!
