– Зачем же вы в городе всегда шагом ездите? – сказал вдруг Леонид, взглянув насмешливо на Ивана Кузьмича.
– Здесь нельзя шибко ездить, Леонид Николаич, – возразил тот. – На мостовой снег хуже песку; здесь один Кузнецкий проехать на рысях, так лошадь надорвешь.
– Другие же ездят?
– От других и мы не отстанем, давайте ваших коурых, потягаемся!
– Стану я с вами тягаться; я вас на одной версте обгоню на две версты.
– Шутите, а я бы с вами поспорил.
– Что тут спорить, все знают, что у вас лошади дрянь и вы жалеете их больше себя.
– Ну уж это, Леонид Николаич, вы ошибаетесь; у меня хоть лошади не дорогие, а не дрянь, и я не жалею их и езжу, где можно.
Этот спор Леонида, кажется, был очень неприятен матери.
– Лида! Что же чаю? – отнеслась она к дочери.
– Сейчас, – отвечала Лидия и сама подала матери чашку.
Та прихлебнула, сделала гримасу и проговорила:
– Опять сладко; никак ты не можешь примениться к моему вкусу.
– Позвольте, я разбавлю.
– Оставь уж, – возразила Ваньковская; в голосе ее слышалась досада.
Лидия немного сконфузилась и пошла к чайному столу.
– А Ивану Кузьмичу чаю? – сказала мать.
– Он готов, – отвечала дочь, указывая глазами на стакан чаю, стоявший на краю стола.
– Виноват-с, – перебил Иван Кузьмич, быстро вставая и беря стакан, и, как-то особенно расшаркавшись перед Лидой, пробормотал ей что-то. Она, с своей стороны, ничего не отвечала.
Мне и Леониду подал чай лакей. Леонид закурил себе сигару и подал другую мне. Я отказался.
– Что же ты, Леонид, Ивану Кузьмичу не предложишь трубку? – сказала мать.
Леонид нахмурился.
– Хотите? – спросил он Ивана Кузьмича.
– Прошу вас, – отвечал тот.
– Подай сюда трубку, – сказал Леонид человеку.
Я между тем стал внимательно смотреть на молодую девушку, которая поила маленьких сестер чаем. Чем более я в нее вглядывался, тем более она мне нравилась. Она была далеко не красавица, но в то же время в ней было что-то необыкновенно милое и доброе, что невольно влекло к ней с первого раза. Чайный стол, наконец, был убран, разговор как-то не клеился: мать говорила вполголоса с Иваном Кузьмичом; Лидия Николаевна села за работу; мой ученик молчал и курил. Я хотел было уйти домой, но Леонид встал, раскрыл стоявшую тут рояль и, не обращая ни на кого внимания, сел и начал играть. Я невольно стал вслушиваться; в игре его, кроме мастерского приема, слышалось что-то энергическое, задушевное. Молодая девушка, умышленно или нет, не знаю, пересела рядом со мною. Леонида слушали внимательно все: Иван Кузьмич придал лицу грустное выражение, мать потупилась, даже маленькие девочки перестали между собою болтать.
