Иван Кузьмич встал и подошел к столу. Пионов налил ему полный стакан; он выпил, закурил трубку, прошелся по зале нетвердыми шагами, вошел в гостиную, посмотрел на всех нас, сел на стул и начал кусать губы, потом взглянул сердито на жену.
– Отчего вы не велели давать нам закуски? – спросил он ее, ероша себе волосы.
Лидия Николаевна не отвечала.
– Вы не велели, а я велел, – извините! – продолжал он. – Где моя сестрица?
Лидия Николаевна молчала.
– Отчего же вы со мною не хотите говорить! Я вас спрашиваю: где моя сестрица?
– Она уехала, – отвечала Лидия.
– А! Уехала, очень жаль… Петр Михайлович! Ваша mademoiselle Надина уехала, – сказал Иван Кузьмич и замолчал на несколько минут.
– Отчего ж вы не велели подавать закуску? – отнесся он опять к жене.
– Я ничего не говорила, меня дома не было… я гуляла.
– А! Вы гуляли! Вы все гуляете, и я гуляю… что же такое?
Курдюмов бледнел; я не в состоянии был взглянуть на Лидию, так мне было ее жаль.
– Вы проиграли или выиграли? – отнесся я к Ивану Кузьмичу, желая хоть как-нибудь переменить разговор.
– Проиграл-с, – отвечал Иван Кузьмич, – тысячу целковых проиграл; ничего-с, я свое проигрываю… я ни у кого ничего не беру.
Лидия встала и пошла.
– Куда же вы? Посидите с нами, мы сейчас будем ужинать, – сказал ей Иван Кузьмич.
– Я не хочу, – отвечала Лидия и проворно ушла.
– Это значит, дамы не ужинают. Покойной ночи, а мы будем ужинать и пить; а вы тоже не ужинаете? – отнесся он насмешливо к Курдюмову.
– Не ужинаю, – отвечал тот, встал и, поклонившись, ушел.
– Ну, так и вам покойной ночи, – сказал хозяин, – вы тоже дама, у вас беленькие ручки. Прощайте; я ведь глуп, я ничего не понимаю, в вас mademoiselle Надина влюблена. Знаю, я хоть и дурак, а знаю, кто в вас влюблен; я только молчу, а у меня все тут – на сердце… Мне все наплевать. Я ведь дурак, у меня жена очень умна.
Я встал и тоже хотел уйти, Иван Кузьмич тут только заметил мое присутствие.
– Нет, вы, пожалуйста, не ходите, я вас люблю; сам не знаю, а люблю; а этот Курдюмов – вот он у меня где – тут, на сердце, я его когда-нибудь поколочу. Вы останьтесь, поужинайте, я вас люблю; мне и об вас тоже говорят, я не верю.
– Что ты тут сидишь? Пора, братец, ужинать, – сказал Пионов, войдя.
– Не смею: мне жена не велит ужинать… говорит: вредно… Она боится, что я умру. Ха… ха… ха… – засмеялся Иван Кузьмич. – А я не боюсь… я хоть сейчас – умру; не хочу я жить, а хочу умереть. Поцелуй меня, толстой.
– Изволь! – проревел Пионов и, прижав голову Ивана Кузьмича к своей груди, произнес: – «Лобзай меня, твои лобзанья мне слаще мирра и вина!»
