Черноволосая личность подошла к Хозарову и просила составить для него и для беловолосого приятеля партию в преферанс. Хозаров, с своей стороны, был готов, но только не отыскалось третьего партнера. Сибарит начал ходить по комнате и мурлыкать какую-то песню. Ферапонт Григорьич тоже оживился и, подозвав к себе своего Ваньку, велел подать себе еще пуншу. Но неусыпная девица Замшева видела и замечала все: она сама, в собственных руках, поднесла старому милашке стакан с крепчайшим пуншем, оделя таковым же и прочую компанию. Все сделались неимоверно живы и веселы; все закурили и заговорили, даже музыкант начал что-то нашептывать на ухо Татьяне Ивановне. Хозаров тоже заметно подгулял.
– Господа! – сказал он, вставая с своего места. – Я вам очень обязан за сегодняшнее посещение и надеюсь, что с этого дня могу вас считать своими товарищами.
– Идет! – отвечал Ферапонт Григорьич, уже окончательно переменивший свое мнение о Хозарове.
– Конечно, можете, – отвечали все в один голос.
– Господа! Я, может быть, на днях буду иметь нужду в вашей помощи, потому что думаю увезти девушку, и вас, как товарищей, буду просить помочь мне.
– Браво!.. – закричал сибарит, оканчивая уже третий стакан.
– Я готов, – заметил разговорившийся музыкант, который, по расположению Татьяны Ивановны, справлялся уже с пятым стаканом.
– Пожалуй, – проговорили вместе две неопределенные личности.
– Ну, знаете, я бы и готов, но ведь, мне быть… – сказал Ферапонт Григорьич.
– Я не смею вас и беспокоить. Вы женатый человек, а все женатые для меня священные особы: они неприкосновенны! Но дело в том, что я в одну прекрасную лунную ночь… – На этом слове Хозаров остановился, потому что в комнату вбежала Татьяна Ивановна.
– Антон Федотыч, – сказала она.
– Бога ради, господа, ни слова о том, что я говорил! Это отец моей невесты.
Едва успел проговорить эти слова хозяин, как в дверях нумера, сквозь табачный дым, обрисовалась колоссальная фигура Антона Федотыча.
– Фу! Как накурено, – сказал гость, – видно, что кавалерийская компания. Здравия желаем, – проговорил он, подходя к хозяину. – Мое почтение, господа, – продолжал он, раскланиваясь с гостями. – Очень рад, что имел удовольствие застать вас дома и, как вижу, в таком приятном обществе.
– Очень рад, мой драгоценнейший Антон Федотыч, – проговорил хозяин. – Прошу садиться. Не прикажете ли трубки… пуншу?
– Трубки и пуншу, то есть того и другого… можно-с… – произнес Ступицын. – Извините, – прибавил он, немного задев музыканта, который с большим любопытством осматривал нового гостя и вертелся около него.
