– А! Сердитая маменька, – сказал тот, приподнимаясь, – какими судьбами?
– Я к вам с просьбой.
– Слушаю-с.
– Вы так любите наше семейство, я так обязана много вам, что даже не в состоянии, кажется, и отблагодарить вас, и надеюсь, что вы не откажете в моей просьбе.
– У вас нет денег? – сказал толстяк.
– Ах нет, но у меня Маша очень страдает.
– Ваша Маша не страдает, а сентиментальничает: страдаете тут вы… Ну-с, что же вам угодно?
– Я к вам с просьбою.
– Это я слышал.
– Она любит его.
– То есть она влюблена в него, и это я знаю.
– Что мне делать?
– Выдать ее за того, в кого она влюблена.
– Пожалуйста, не говорите так.
– Как же мне говорить?
– Вы говорите очень насмешлива.
– Прикажете плакать?
– Ах нет… что вы это говорите: мне хотелось бы узнать, что это за человек.
– Зачем же вам это знать?
– Что это вы говорите, Иван Борисыч, зачем мне знать? Я мать!
– Послушайте, Катерина Архиповна, в подобных вещах нужно выбирать два полюса: или решительно не выдавать дочь, если это невыгодно по вашим понятиям, или выдавать без всякого размышления, а так, потому только, что дочке этого желается.
– Но мне хочется узнать, что это за человек. Узнайте, Иван Борисыч, и скажите, я вам верю.
– Премного благодарен за ваше доверие: только я не поеду узнавать.
– Но как же я узнаю?
– Это уж ваше дело.
– Вы сердитесь, Иван Борисыч, но чем же я-то виновата?
– И я не сержусь, и вы не виноваты, – отвечал он, – но только не поеду.
– Иван Борисыч!
– Не поеду-с.
У старухи покатились сначала слезы, потом она начала даже рыдать.
– О чем же вы плачете? – спросил толстяк.
– Все меня оставили; никто не хочет мне помочь, – говорила она, – никто не хочет даже узнать, что это за человек.
– Да зачем же вам?
– Как зачем!..
– Ну, а если я вам скажу, что он мерзавец?
– Как же это мерзавец?
– Да так, как обыкновенно бывают мерзавцы.
– Как вы это так говорите, в таком деле, Иван Борисыч; это, я думаю, на всю жизнь.
– Ну, не верите и прекрасно; вы оставайтесь при своем убеждении, а я при своем.
Катерина Архиповна больше не возражала: она догадалась, что Рожнов не мог быть беспристрастным исполнителем ее поручения, и потому тотчас же отправилась домой.
Толстяк, оставшись один, несколько времени ходил, задумавшись, взад и вперед по комнате.
– Григорий! – закричал он.
Явился лакей.
– Вели сбираться.
– Куда-с? – спросил тот.
– В деревню.
– Вот тебе на… Да зачем-с?
– А тебе зачем знать, дуралей? – вскрикнул сверх обыкновения рассердившийся барин.
– Известное дело что мне: да коляска-то еще у кузнеца.
