– Ничего не надо, и так сойдет; а вот что, голубушка, супов-то мне своих не подавай: мерзость страшная.
– Я думала, что вы изволите любить.
– Какого тут черта любить! Вари мне щи, да и голубями не изволь потчевать: я этой мерзости совсем не ем.
– Слышала, батюшка Ферапонт Григорьич, слышала: с сегодняшнего же дня велела приготовлять стол по вашему вкусу. У нас ведь нельзя-с, стоят больше иностранцы.
– Ну, иностранцев и корми супами; а мне этих помой не надобно.
– Слушаю-с, – отвечала хозяйка. – А вы, я вижу, еще покупочку сделали, – прибавила она, оглядывая комнату, – хомутики изволили купить?
– На целую четверню хватил, матушка. Ванька, покажи хозяйке хомуты. Ну, посмотри, во сколько оценишь?
– Не могу сказать, Ферапонт Григорьич: совершенно неопытна в конских вещах.
– Да ты посмотри, какой ремень-то, совершенный бархат.
– Вижу, батюшка, ремень отличнейший; но, признаться сказать, мне больше всего нравится шляпка, что для супруги изволили купить.
– Ха-ха-ха!.. Ты ведь думала, что я ее на Кузнецком купил?
– Да вы и то беспременно на Кузнецком купили, по фасону видно.
– Ха-ха-ха!.. На Ильинке за двадцать пять рублей. Даром, матушка, что деревенщина, не надуют.
– А я было к вам пришла, Ферапонт Григорьич…
– А что?
– Да деньжонок…
– Вот тебе на! Я ведь тебе и то за целый месяц дал вперед.
– Нужно, батюшка, видит бог, нужно; ну, хочется, чтобы всем было покойно.
– Нет, мадам, больше не дам.
– Батюшка, Ферапонт Григорьич, не погубите, совершенно погибаю: все перезаложила, с позволения сказать, юбку третьего дня продала на толкучке.
– Да ведь и то я тебе задавал вперед.
– Благодетель мой, вы еще здесь пробудете. Сделайте божескую милость: дайте.
– Экая ведь ты нюня! Ну, на, десять рублей.
– Одолжите, благодетель, двадцать.
– Не дам, пошла вон! – закричал, осердившись, помещик. – Дармоеды этакие московские, – прибавил он вполголоса.
– Батюшка, Ферапонт Григорьич, нужда. Неужели бы я осмелилась вас беспокоить, если бы не крайность моя.
– Ну, ладно, прощай, мне бриться пора.
Татьяна Ивановна пошла.
Для объяснения грубого тона, который имел с Татьяной Ивановной Ферапонт Григорьич – человек вообще порядочный, я должен заметить, что он почтеннейшую хозяйку совершенно не отделял от хозяек на постоялых дворах и единственное находил между ними различие в том, что те русские бабы и ходят в сарафанах, а эта из немок и рядится в платье, но что все они ужасные плутовки и подхалимки.
В ближайшем нумере помещались двое гадких ее постояльцев. В комнате их, как и в будуаре сибарита, ничего не было, кроме двух диванов, одного стола и стула. Эти два человека жили, кажется, очень дружно между собою и целые дни играли в преферанс, принимаясь за это дело с самого утра и продолжая оное до поздней ночи. По наружности они были частью схожи: оба были одеты в страшно запачканные халаты, ноги одного покоились в валеных сапогах, а у другого в калошах; лица были у обоих испитые, нечистые, с небритыми бородами и с взъерошенными у одного черными, а у другого белокурыми волосами.
