– Эх ты! Кому передать – спрашивает. В любой уголок положи, – не скоро найдут.
– Не сдогадался.
– А я, однава дихнуть! – выкрикивал картавый голос, – сказю, биваля, гусаеву деньсику: сьюзи мне, Семен! Не посьюсяться он меня не смей тогда, потому от баина пьиказание такое быя ему, стобы он меня все явно как баиню съюсяйся.
– Ах ты, шкура! – кричит слушатель. – Што ж, Семен всегда тебя слушался?
– Всегда, ей-богу, всегда! Тойко тогда усь, как гусай уехай, и как у него за фатею впеёд за два месяца зпъяцено быя, я на той фатее и остаясь зить. Думаю, зачем даем деньгам пъяпадать? Тут Семен без баина-то и вздумай меня пъягонять. Ах ты, гаваю, халюй язнесцястний! Как ты смеесь меня пъягонять? А он меня взяй да по сее. Я и усья.
И картавый голос в этом месте своего рассказа перешел в слезные тоны.
– Што же ты плачешь-то, глупая? Ты вот выпей лучше.
– Нет! Не хоцю я пить. Я тебе пьямо сказю: я без гусая зить не могу…
– Ах ты, чудище морское. Нализалась, и жить не могу, кричит…
– Не бей ее! Слышишь ты, Андрей Ильич, не тронь ее! – умоляло Восходящее Солнце заезжего донца, который колотил старостиху.
– Не твоего ума это дело! – кричал рассвирепевший Андрей Ильич. – Як ней всей душой, а она с моим товарищем, на моих глазах, заигрывать принялась.
– Это ничего! – твердил оригинальный псевдоним. – Она исправится, ее только возвысить нужно.
– А вот я ее возвышу.
Восходящее Солнце попробовало было помешать Андрею Ильичу, но получило такой толчок, от которого завертелось кубарем.
– Я тебе говорю: пей! – приставал к картавому голосу какой-то мужчина.
– Я не буду пить! Я без гусая зить не могу! – слезно объяснял картавый голос грозному приказчику.
– Я с тебя дурь-то эфту собью! – с злостью рычит мужчина, и вслед за этими словами раздается звонкая пощечина.
– Бей, а не могу я зить без гусая… Там в обцестве-то сейебъяние лезецки подавались.
– За што ее бьешь? Што же, коли она, в самом деле, без своего полюбовника жить не согласна? – вмешивается какой-то угрюмый сапожник в засаленном фартуке.
– А тебе што за дело?
– А то, не дерись понапрасну.
– Ты што за учитель?
– Я учитель!
– Учитель?
– Учитель!
И заварилась каша.
– Черти! За что вы полощетесь? – кричит седовласый приказчик.
– А вот мы тебе покажем, как ругать нас! – отвечают молодцы, сообща накидываясь на приказчика.
За приказчика налетают половые, и вообще в этот трагический момент «Крым» сделался каким-то еще не записанным в истории царством, густо населенным, вместо обыкновенных живых существ, неслыханною руготнёю, многообразными потасовками и зуботычинами.
