Татьяна прижала его руку к своему виску.
-- Да тебя всего трясет!
Игорь хотел что-то сказать про ломку, но губы осилили только невыразительный каучук. На углу Первомайской и Капитанской мерзко завизжал трамвай.
Странное дело, но откуда же пришла боль? Что же болело? Рука? Нога? Печень? И почему с таким ощущением, что эта рука -и моя и не моя одновременно?
-- Тань... Тань, погоди, солнышко, у меня сейчас что-то болит, и я не могу, мне надо разобраться...
Черт, вот если бы с утра не было такой ломки, может, все сразу бы стало ясно? Ведь от удара током так не бывает. А от водки уж тем более, это однозначно... или это уже все, приехали, белая горячка?
-- Игорь, что ты делаешь?
Игорь суетливо ощупал ноги и руки, помял их, потер, подергал -- бесполезно. Никаких ран или растяжений. Грудь, живот? Нет, все не то. А может, это рак костного мозга? Кости изнутри гниют, крошатся, болеют, бедненькие... Нет, не то.
-- Игорь, ты в порядке?
-- А что?
-- Все ясно, глюки, -- Татьяна открыла шкаф и повесила шубу, -- твой Колька опять вчера анашой угощал.
-- Таня, я не шучу, и у меня не глюки. Я действительно не могу понять, что у меня болело.
С угла Первомайской донесся стон трамвая.
-- А может, просто пить меньше надо?
-- Нет, ты не... -- и в глаза опять бросился веер тупых лезвий. Это же надо! В третий раз! Пространство разорвалось, что-то в этом странном мире скрутилось, вмялось самое в себя, вдавилось -- и прошило позвоночник жгучей струей.
-- Тебе таблеток дать?
На глазах Игоря подсыхала парочка слезинок. Однозначно, это болел какой-то его орган. Но орган, находящийся где-то за пределами тела. В стороне. В подпространстве, не иначе.
-- Игорь, ты меня слышишь? Зайчик, что с тобой? Боже, но разве можно так напиваться...
...И нужно-то -- вытянуть руку, схватить этот орган дурацкий, укрыть его платочком, забинтовать, избавить от боли, оградить. Только бы знать, куда вытянуть руку и что схватить. Только бы узнать, куда. Делов-то.
Челюсти стрелок на часах заглатывали последнюю четверть первого ночи. Ужасно хотелось спать, но взъерошенные за день нервы не позволяли даже закрыть глаза. Прибитый к дивану тремя одеялами, Игорь с интересом разглядывал часы: что же все это значит? Неужели прошло? Неужели он до сих пор жив?
К вечеру интервалы времени между приступами все удлинялись, и последний схлынул полчаса назад. Днем же приступы шли со средней частотой раз в семь минут, совершенно одинаковые: сначала очень короткое, с секунду, низкое вступление, гул в затылке, а затем резкая, страшная боль -- как будто чья-то властная и беспощадная рука царапала, стискивала что-то в окрестностях его тела... ЧТО? ЧТО? В этом был самый ужас. Смешная безысходность. Кричащий памятник вечному удивлению. За весь день он так и не определил источник боли.
