не так ли, читатель? Как русский человек, вы, верно, махнете рукою, повторив эту чудесную поговорку, благодаря которой вам можно ничего не делать, живя на белом свете? Благодетельная поговорка! вечная память тому, кто изобрел ее: с нею жизнь так проста, ни к чему не обязывает – ни к труду, ни к самосовершенствованию…
Но нынешний год, как нарочно, Петербург посетило такое лето, о каком он и мечтать не смел, помня, что на святой неделе, которая была во второй половине апреля, он ездил на санях… Сухое и теплое, почти жаркое лето, каково нынешнее, должно бы быть порою совершенной засухи для литературной деятельности. Кого теперь засадишь за дело! И чем бы можно было засадить? – разве голодом! Пора теперь глухая: у книгопродавцев, как говорят они, летом ни копейки, потому что русская публика летом книг не покупает, да и в городе никого теперь не найдешь – всё и все на дачах. Только журналисты и журнальные сотрудники и теперь, хоть и стонут, а работают; для них нет каникул, как для полицейских и извощиков нет праздников. Поэтому в нынешнее лето нечего бы и ожидать появления чего-нибудь похожего на сносную книгу. Но вышло иначе: весною появились – «Тарантас», «Вчера и сегодня» и первая часть «Физиологии Петербурга», в июне, среди лета, началось издание романов Вальтера Скотта «Квентином Дорвардом», а теперь вышла вторая часть «Физиологии Петербурга». Но все это совсем не весенние и не летние произведения, а запоздалые зимние. Известное дело: на Руси все делается без торопливости и с проволочкою. Об иной тяжбе каждый день говорят: завтра решится; а глядишь, это «завтра» тянется лет пятьдесят, иногда и больше. Так точно об иной книге полгода твердят: на-днях выйдет; сам издатель крепко убежден в этом, а между тем книга, обещанная в январе, глядишь, появляется в июле, и притом не всегда того же года. Как и отчего это делается – бог знает!.. Да и то ли еще делывалось у нас! Бывало, журналист объявляет к новому году подписку на свой журнал, с обещанием в скорейшем времени додать пять книжек за предпрошлый и семь книжек за прошлый год, – для чего, говорит он, приняты им самые деятельные меры; а глядишь: в февральской книжке, например, 1844 года, являются моды и политические известия за июль 1842 года…{3} Теперь в журналистике снова воскресают милые, пасторальные и наивные обычаи старины. Недавно один плохой журнал, издававшийся уже года три, и только в конце третьего года догадавшийся о себе, что он никуда не годится, – принял благое намерение исправиться на 1845 год, то есть сделаться умным, дельным и интересным. Пышная программа, с обещанием коренной реформы, вышла в свет затем, чтобы журнал мог в четвертый раз поймать в силки «почтеннейшую» публику. И в самом деле, первые три книжки были и пограмотнее и будто подельнее, но с четвертой дело пошло прежним порядком, а реформы нет и следов, так же как и следов таланта или смысла… Пятая же книжка отличилась одною из тех старых новостей, к которым, впрочем, этот журнал прежде не прибегал; но, видно, ему пришлось плохо, потому что «почтеннейшая»-то не допустила в четвертый раз поймать себя, вполне удовлетворившись тремя первыми разами: на пятой книжке выставлены числа V и VI, в знак того, что эту книжку, которая, несмотря на чудовищную толстоту бумаги, вышла как-то тоньше первых четырех, должно считать за две книжки… Обертка извещает, что таким же точно образом выйдет и шестая книжка, которую подписчики этого журнала (поделом им – пусть не подписываются вперед на плохие журналы!) волею или неволею, а должны принять за седьмую и восьмую… Все это делается для того, чтоб не отстать от времени, которое, как известно, имеет преглупую привычку итти да итти себе, не дожидаясь отсталых книжек плохих журналов. … Поистине, легкий, дешевый и выгодный способ не только не отставать от времени, но и опережать его!..
