Утренняя заря, альманах на 1843 год, изданный В. Владиславлевым | страница 2

С другой стороны, медведь (герой повести, за дикий и нелюдимый характер свой, был прозван медведем еще от своих школьных товарищей) был молод, и много дикой поэзии таилось в душе его. В особенности летом мечтания толпились роем над ним и мутили его воображение; душа его искала высших наслаждений, сердце просило любви, чувство одиночества давило его и становилось нестерпимо. Но тогда он убегал на берег моря, долго вглядывался в волны, и ему становилось легче, и странные мысли приходили ему в голову…

Он думал тогда, что любить женщину недостойно человека, который чувствует в себе бодрость и силу. Какая красота женская, несовершенная и земная, может сравниться, – думал он, глядя на море, – с этой вечной, неизменной красотой? Какой шепот любви, самый сладкий, может сравниться с этим вечным шепотом, с этими неясными стопами и жалобами, с этим замирающим говором, тайно наговаривающим на душу такие чудные думы? Какой порыв страсти, самой бурной, может сравниться с ненастною ночью, когда волны вздымаются до неба, утопляя звезды в своих брызгах, когда гром и молния бороздят бездонные пропасти и вся трепетная природа сливается в мрачную картину ужаса и гнева? А потом, когда все снова стихнет, когда черные тучи, испуганные солнцем, быстро убегут за небосклон и море разовьется зеркальной равниной, – какое глубокое чувство, какое душевное смирение может сравниться с этой глубиной, с этим смирением? Кто проник в недра чудной стихии? Кто понял ее жизнь, ее силу, душу?.. Долго просиживал он на берегу, вперив испытующий взор в прозрачные волны, и душа его наполнялась какой-то странной, необъятной любовью. И ему чудилось, что между им и морем было что-то похожее на таинственное сочувствие. В тихом говоре волн, плескавших у ног его, ему слышались неясные звуки, как бы неоконченные слова, как бы сладострастный отзыв, что любовь его не пропала даром, что если он не изменит ей, его вечно, вечно будет хранить невидимая сила, и эти журчащие слова, эти мерные звуки убаюкивали его, как колыбельная песня, и он засыпал на берегу, и сон его был тих и спокоен, как сон ребенка…