относится только к тому, кто оправдал делом свою мысль… Посмотрим, как оправдал ее г. Лажечников в новом своем романе.
Русская история есть неистощимый источник для романиста и драматика; многие думают напротив, но это потому, что они не понимают русской жизни и меряют ее немецким аршином. Как писатели XVIII века из русских Малашек делали Меланий, а русских пастухов заставляли состязаться в игре на свирелях в подражание эклогам Виргилия, – так и теперь многие наши романисты с русскою жизнию делают то же, что Вальтер Скотт делал с шотландскою. Везде есть герой, который и храбр, и красавец, и благороден, непременно влюблен и после – или, победивши все препятствия, женится на своей возлюбленной, или «смертию оканчивает жизнь свою»[10]. А ведь никому не придет в голову представить лихого молодца, который сперва пламенно любил свою зазнобушку (что, впрочем, не мешало ему и колотить ее временем), а потом, обливаясь кровавыми слезами, бросил ее, чтобы жениться на богатой и пригожей, то есть румяной и дородной, но нисколько не любимой им девушке, и через то достигнуть цели своих пламеннейших желаний, а между тем сослужить службу царю-батюшке и обнаружить могучую душу. Как можно это? – нисколько не поэтически, хотя и совершенно в духе русской жизни, в которой любовь издревле была контрабандою и никогда не почиталась условием брака. Оттого-то у нас и нет еще ни одного истинно русского романа, и оттого-то герои почти всех наших романов лишены всякой силы характера, всякого индивидуального колорита. Русская жизнь до Петра Великого имела свои формы – поймите их и тогда увидите, что она заключает в себе, для романа и драмы, такие же богатые материялы, как и европейская[11]. Да что говорить о романистах, когда и историки наши ищут в русской истории приложений к идеям Гизо о европейской цивилизации и первый период меряют норманнским футом, вместо русского аршина!..[12] Боже мой, а какие эпохи, какие лица! Да их стало бы нескольким Шекспирам и Вальтер Скоттам. Вот период до Ярослава – это период сказочный и полусказочный. Г-н Вельтман первый намекнул, как должна пользоваться им фантазия поэта[13]. Вот период уделов, период, в который великан-младенец, путем раздробления, разбрасывался в длину и ширину и захватывал себе побольше места на божьем свете, чтоб было где ему развернуться и поразгуляться, когда придет его время…
Высота ли, высота поднебесная,
Глубота, глубота, океан-море!
