где душа ваша воспламенялась в сочинениях Пушкина? Ради бога, обозначьте мне характеры, укажите идеи и высокие чувства!.. Но там не то! Музыка, гармония слова, все гладко, чисто, и мелкий жемчуг, и мелкие алмазы, и мелкие самоцветные камни переливаются перед глазами вашими в калейдоскопе, тешат вас, радуют, забавляют и оставляют вас на земле (о великий, несравненный критик!..). Н. А. Полевой думал о Байроне, о Шиллере, и писал о Пушкине. По идеям (то есть по сентенциям?), Пушкин не может даже приблизиться к Державину, а по чувству («Пчела» отделяет в поэзии идеи от чувства… о, пчелиная эстетика!), Жуковский гораздо выше его. Пройдет 50, 100 лет, слог и язык изменятся, и что тогда останется? А мы и теперь восхищаемся черствыми и ржавыми стихами Державина, потому что в них есть идеи, мысли и глубокое чувство!..
Что сказать об этом? Не есть ли это осуществившаяся басня – не об умирающем, а об умершем льве?..{24} У Пушкина отнимают всё – и кто же, кто?.. Напрасно сочинитель статьи «Северной пчелы» не упомянул с похвалою хоть об эпиграммах Пушкина{25}. Право, следовало бы упомянуть, что Пушкин такой был мастер писать их, что и чужие хорошие эпиграммы приписывались ему, как, например, известная и превосходная эпиграмма кн. Вяземского…{26} Что ни печаталось превосходного в этом роде в «Литературной газете» барона Дельвига, если не было подписано имени автора, всегда публикою приписывалось Пушкину. Это самое случилось и с безыменною эпиграммою, напечатанною в «Литературной газете» за 1830 год, во III-м томе, на 136 странице:
Ты целый свет уверить хочешь,
Что был ты с
Чацким всех дружней
{27},
и проч.
В заключение «Северная пчела» нападает на г. Полевого за непризнавание Дмитриева поэтом. Она уверяет, что Жуковский, Крылов и Пушкин – результаты Дмитриева; что Дмитриев в сказках своих поэт, и поэт высокий, поэт-живописец, поэт-философ и поэт-музыкант, и что все сказки Дмитриева выше «Онегина» Пушкина и т. п.
И на это нечего ни сердиться, ни возражать. Здесь г. сочинитель статьи, как говорится, пересолил, так что даже и те добрые люди, для кого он писал, тотчас догадаются, что он над ними зело подшучивает. Ведь журнал не зала: его читают все, и не одни старики, которые за доброе слово хоть о Сумарокове готовы прийти в восторг хоть от какой лекции… Но еще тем простительнее подобные диковинки, что их можно принять за злую, хотя и не злонамеренную шутку автора над самим собою, то есть если они выдуманы в особенном вдохновительном состоянии духа, в простоте ума и незлобии сердца. Ведь
