На западе от перекрестка дорогу, по которой они ехали, срезали до земли, превратив ее в грунтовку. На оранжевом восьмиугольном знаке была надпись: «Дорожные работы следующие 20 миль. Будьте готовы остановиться». Вдалеке Винс разглядел грузовики и грейдер. Люди работали в клубах красного дыма глиняной пыли, тянущихся по пустыне.
Он не знал о дорожных работах, поскольку утром они ехали по другой трассе. Возвращаться окольным путем предложил Гон, а Винс не был против. Когда улепетываешь с места двойного убийства, лучше не отсвечивать. Только вот Гон предложил это совсем по другой причине.
- Что? - спросил Винс, останавливая байк и ставя ногу на землю. Будто он не знал.
Гон указал в сторону от ремонтников, на Шестую трассу.
- Поедем по Шестой, дальше свернем на Сороковую федеральную.
- В Шоу Лоу, - сказал Винс, - и почему я не удивлен?
Следующим голос подал Рой Клоуз, показав на самосвалы.
- Это всяко лучше, чем тащиться на пяти милях в час через это дерьмо следующие двадцать миль. Нет уж. По мне, лучше прокатиться с ветерком, а по дороге, может, прихватить шестьдесят штук.
- Больно было?- спросил Лемми Роя. - Говорят, думать в первый раз больно. Как девке, когда ей целку срывают.
- Отъебись, Лемми, - ответил Рой.
- Когда мне будет нужно, чтобы ты подумал, - сказал Винс, - я попрошу тебя, Рой. Но я бы сильно на это не рассчитывал.
Гон заговорил, и его голос был спокойным и рассудительным.
- Когда доберемся до Шоу Лоу, можешь не оставаться с нами, да и другие тоже. Никто не будет в обиде, если вы решите ехать дальше.
Вон оно как.
Винс обвел взглядом лица. Молодые встретились с ним глазами, те, кто постарше, с кем он ездил годами, нет.
- Рад слышать, что никто не будет в обиде, - сказал Винс, - А то я волновался.
Его захлестнуло воспоминание: поездка с сыном ночью на машине, на «GTO», в то время, когда он пытался завязать, стать примерным семьянином для Мэри. Подробности той поездки стерлись; он не помнил, куда или откуда они ехали. Помнил лишь как смотрел в зеркало заднего вида на грязное угрюмое лицо десятилетнего сына. Они остановились у закусочной, но сын есть не захотел, сказал, что не голоден. Он просил фруктовое мороженое, но взбесился, когда Винс принес лаймовое вместо виноградного. Он не стал его есть, оставив мороженое таять на кожаной обивке. Наконец, когда они отъехали от закусочной миль на двадцать, Гон сообщил, что у него урчит в животе.
Винс посмотрел на него в зеркало заднего вида и сказал: «Знаешь, то, что ты мой сын, не значит, что я должен тебя любить». Мальчик глядел на него, стараясь не заплакать, на подбородке появилась ямочка, но отвернуться он не желал. Смотрел на отца ясными, ненавидящими глазами. Зачем Винс это сказал? В сознании мелькнула мысль, что если бы он знал, как по-другому говорить с Гоном, не было бы Фаллуджи и позорного увольнения из армии за то, что бросил свой взвод под минометным огнем, смывшись на Хаммере; не было бы Дина Кларка и нарколаборатории, и мальчик бы не чувствовал потребности все время быть впереди, выжимая из своей понтовой кобылы семьдесят миль в час тогда, когда остальные держали шестьдесят. Парень пытался оставить его позади. Пытался всю свою жизнь.
