– Главное, – сказал он в ответ на вопрос Лантарова, – жить в согласии с собой и природой. Все на свете взаимно уравновешивает друг друга, все находится в непрерывном балансировании. Наш мир походит на чудесный дворец, в котором имеется все для счастья. Но не все знают пароль, хотя он прост.
– И что же это за секретное слово?
– «Щедрость». Если ее будет не хватать, праздник не удастся. А щедрость – это жизнеутверждающее доверие, которое все определяет. Дать каждому существу сообразно его природе – и будет тебе счастье. Вот почему я в ладу с живностью, и лесные братья не испытывают неудобств – к нам подкрепиться захаживают косули, однажды пришел даже лось.
Лантаров вспомнил этот разговор и улыбнулся. Он опять повернулся к тетради – таков ли этот жизнелюб в действительности?
«Если Гайжюнай был увертюрой к моему раздвоению, то последовавший за ним афганский мотив огненным мечом рассек мои представления о себе. Я окончательно почувствовал себя очень хорошим проектом, произведенным на свет обособленным историческим продуктом с высеченной на лбу лейбой «Made in USSR». Обострившееся под воздействием виртуозных партийно-кагэбэшных магов ощущение Родины и необходимости бороться со всевозможными врагами все больше подкреплялось растущим осознанием собственной буйной, ничем не сдерживаемой мощи. Я быстро познал и оценил немало экстравагантных и модных в то время вещичек. В моих руках – я был в этом абсолютно уверен – автоматический гранатомет на станке АГС-17 или крупнокалиберный пулемет ДШК выглядели вполне элегантно и убедительно. Я шалел от самой мысли превращения за несколько мгновений в карательный инструмент империи, которому дозволена миссия уничтожения иноверных. Ловкая и сметливая идеологическая машина в горных пустынях Афгана легко довернула винтик моего подсознания: я уже созрел для того, чтобы рвать на части все, на что мне укажут. В то время я окончательно убедился, что внутри меня находятся двое. Один – причесанный и опрятный молодой человек, которого ободряюще целовала мама, ласково поглаживая своими теплыми и нежными руками по умной головке, так, что эта головка невольно запомнила на всю жизнь и гипнотическое тепло ее рук, и успокаивающую мягкость тонких пальцев, и трогательную интонацию ее голоса. Второй – бесформенное, заплесневелое, саблезубое чудовище, жаждущее насилия и терпеливо ждущее своего часа.
В перерывах между боевыми выходами я мало пил и практически не пробовал наркоты. Вовсе не из-за внутренней стойкости. Просто я был одержим созданием и шлифовкой образа великого воина, столь невозмутимого к чужой смерти, сколь стойкого и к своей собственной. Я безудержно занимался телом и духом, несмотря на убийственный зной и сухой, разряженный воздух. Работа со штангой и гантелями расширила комплексы привычных упражнений с собственным весом, дополнила растяжки и прыжки. У этих занятий была еще одна функция – они позволяли не сойти с ума. Они придавали смысл существованию между двумя мирами, ведь мы там, в Афгане, и вправду зависли между жизнью и смертью. Среди энтузиастов были и офицеры, и в лагере я сдружился с одним капитаном, участником захвата объекта «Дуб», то есть штурма дворца Амина в составе группы спецназа «Гром». Думаю, мне послало его провидение, да и я был для него как для воина небезынтересен. Много часов мы отрабатывали различные приемы и удары, и он заставил меня навсегда отказаться от красивых ударов, ярких размахов, амплитудных движений разящих конечностей. В нем присутствовало что-то кошачье, и в борьбе он был яростный и неуловимо ловкий, как факир. Он научил меня коротким и незаметным тычкам в болевые точки человеческого тела, умопомрачительным по эффекту, концентрированным ударам открытой ладонью, локтями, коленями, головой. Отныне каждая часть тела могла служить отменным, тщательно выверенным оружием, особенно если употреблялась для поражения жизненно важных органов.
