В общем, Лилечка выложила, что Везовой что-то про меня сказал, какое-то похабство, она постеснялась повторить, а Саша, который любит Машу, взял и вступился. И Везовой вызвал его на дуэль, и они дрались. И довольно тщедушный Саша, по словам Лилечки, победил сильного и спортивного Везового. Или почти победил. Судя по его лицу, победа ему досталась нелегко, лицо же Везового осталось целым, и усы, как всегда, ровно подстрижены, и выбрит до синевы, почти буквально, потому что он по южному черноволос и густоволос. Подозреваю, что у него уже и на груди волосы. При этом у него — в шестнадцать лет! — уже спереди намечается залысина. Он будет к сорока годам из тех мужчин, которых я терпеть не могу: голова гладкая, лысая, а тело мохнатое, включая плечи и спину. Ужас!..
У меня не было у них урока в тот день, зато был факультатив, на который Саша ходит. А Маша не ходит. И Саша должен был доклад читать. Он нацарапал три странички, которые прочел, не отрываясь. Я прослушала, сказала, что, в общем-то, хорошо, а потом предложила ему отложить странички и то же самое рассказать своими словами. Он сначала смущался, начал вспоминать текст, который написал, но разошелся и наговорил в два раза больше, чем написал, и в три раза интересней. Это была наша с ним общая маленькая победа. И он был рад, и я была рада. А после факультатива задержала его. Держу странички в руках и говорю: знаешь, мне кажется, ты не любишь писать. Даже по почерку видно. Сначала еще более или менее ровно, а потом все корявей и корявей, а к концу будто другой человек писал. Тебе что, собственный почерк не нравится?
Он говорит: терпеть не могу.
Я говорю: жаль. У тебя ведь врожденная грамотность, это не всем дается. Правил ты, конечно, не знаешь, но по наитию пишешь правильно, только с запятыми, само собой, полный кошмар. Но чаще наоборот: люди пишут гладко, а говорить не умеют. А ты умеешь говорить, это тоже от природы. Попробуй писать так, как говоришь. Это пригодится. Попробуй дневник вести.
И тут он говорит: да я в общем-то веду. Только не письменный, а на магнитофон наговариваю.
У меня, ты знаешь, даже мурашки пробежались! Надо же, какое совпадение! Но я ему, конечно, не сказала, иначе моя педагогическая цель была бы не достигнута. Я сказала: а ты попробуй то же самое на бумаге.
А он вдруг говорит со странным ехидством: и вам потом показать?
Зачем? Это не мне нужно, это тебе нужно.
Он опять странным голосом: а откуда вы знаете, что мне нужно?
