Въ первый разъ въ томъ году Колетта велѣла подать кофе на террассѣ. Былъ чудный, ясный вечеръ, часъ счастливаго отдыха; но Мишель не испытывалъ ни спокойствія, ни радости. Глубокая меланхолія приковывала его глаза къ таинственной дали парка, на которую онъ пристально смотрѣлъ, склонившись на каменную баллюстраду, слыша только шумъ разговора Сюзанны и Фовелей, изъ котораго иногда долетало до него отдѣльное слово, удерживаемое памятью, хотя онъ не могъ бы объяснить, почему именно это слово, а не другое.
Лежа въ „rocking-chair“, [20] приводимомъ небрежно въ движеніе ногами въ желтыхъ кожаныхъ башмакахъ, Сюзанна, Занна или Сюзи — ее называли этими тремя именами — часто смѣялась чистымъ смѣхомъ, внушавшимъ Мишелю нѣчто въ родѣ жалости, какъ что-то очень хрупкое; этотъ смѣхъ напоминалъ ему и маленькій хрустальный колокольчикъ, вызывая минутами злое желаніе разбить его. Затѣмъ онъ оторвался отъ этого болѣзненнаго самоуглубленія и приблизился къ дружески беседовавшей группѣ.
— Разрѣшите мнѣ папироску? — спросилъ онъ вяло, вынимая свой портсигаръ.
И такъ какъ Колетта отвѣтила улыбкой, онъ посмотрѣлъ на миссъ Севернъ.
— Дымъ васъ не безпокоитъ? — машинально настаивалъ онъ.
Молодая особа дала болѣе сильный толчекъ креслу и ея кристаллическій смѣхъ посыпался вновь.
— Папироска? меня стѣсняетъ? Дорогой! дайте-ка мнѣ одну.
— Вы курите? — воскликнулъ Мишель, тотчасъ же возвращенный къ дѣйствительности и въ одно и то же время и недовольный и находя это забавнымъ; болѣе, однако, недовольный.
— Я курила съ дядей Джономъ… очень часто! И я люблю курить; это очень пріятно возбуждаетъ. Какой вы, однако, французъ, Мишель! Ну, папироску, „please“ [21], дорогой!
— Какъ хотите, — лаконически отвѣтилъ Мишель.
И протянувъ свой портсигаръ молодой дѣвушкѣ, онъ вернулся и вновь облокотился на баллюстраду.
— Благодарю, Майкъ [22], благодарю, — повторила миссъ Севернъ.
Она уже зажгла папиросу и собиралась ее выкурить въ самой очаровательной позѣ, съ закинутой назадъ головой, слѣдя съ видимымъ удовольствіемъ за голубоватыми легкими спиралями, которыя развертывались и затѣмъ таяли въ темнотѣ.
— Какъ хорошо жить! какъ хорошо жить! — напѣвала она, — я довольна, я довольна, я довольна! Я не желаю ничего болѣе на свѣтѣ. Этотъ турецкій табакъ восхитителенъ!
Г-нъ Фовель, до сего времени молчавшій, между тѣмъ какъ Колетта наполовину одобряла избалованное дитя, на этотъ разъ искренно разсмѣялся.
— Это вашъ послѣдній день, моя дорогая, наслаждайтесь имъ! Когда Мишель уѣдетъ, вы не будете имѣть права быть довольной и забавляться такимъ образомъ!
