Вся мнительность, вся прежняя застѣнчивость пробудились въ Мишелѣ, и въ отчаянномъ усиліи онъ ставилъ себѣ напрасные вопросы, которые задаешь послѣ совершившагося факта, какъ бы находя удовольствіе въ томъ, чтобы убѣдиться въ своей неудачѣ или въ своей неловкости. Отчего не подождалъ онъ настоящей весны, чтобы покинуть Парижъ? Отчего не уѣхалъ онъ въ Норвегію? Зачѣмъ вообще провелъ онъ зиму во Франціи? Зачѣмъ, тотчасъ же по полученіи письма, приписаннаго имъ тогда еще старой миссъ Сарѣ, не сообщилъ онъ о своихъ безпокойствахъ г-жѣ Бетюнъ, вмѣсто того, чтобы глупо ждать новыхъ осложненій? Почему, наконецъ, въ этотъ же день, на праздникѣ, не имѣлъ онъ мужества отречься отъ нелѣпой помолвки, съ которой его поздравляли? Вотъ это-то какъ бы молчаливое согласіе затрудняло теперь необходимые шаги въ Прекруа для разрѣшенія недоразумѣнія.
Совѣты Дарана, вполнѣ безсмысленные, раздражили Мишеля; одинъ изъ нихъ, впрочемъ, тотъ, который обусловилъ всѣ остальные, занималъ его еще, благодаря неожиданному удивленію, смущенію, тотчасъ же смѣнившемуся негодованіемъ. Какъ могла подобная странная идея придти Дарану, чтобы онъ, Треморъ, воспользовался мистификаціей Клода, чтобъ жениться на своей кузинѣ Сюзаннѣ?
Изъ всѣхъ возможныхъ и невозможныхъ выходовъ можетъ быть это былъ единственный, который не пришелъ въ голову Мишелю до прихода его друга. Его экскурсіи въ область нелѣпаго не шли такъ далеко.
Теперь, болѣе снисходительный къ выходкамъ Дарана, онъ улыбался имъ, сожалѣя о своемъ гнѣвѣ, удивляясь, однако, что всѣ возраженія, приведенныя имъ противъ страннаго предложенія, не пришли на умъ самому разсудительному, умному Альберту.
Затѣмъ слова Дарана напомнили ему мрачныя размышленія, осаждавшія его наканунѣ и мало-помалу, углубляясь все дальше въ томъ направленіи, на которое толкнулъ его Даранъ, онъ вновь сталъ мечтать объ уютѣ, который внесло бы въ его существованіе присутствіе любимой женщины.
Уставшій жить одиноко и преслѣдуемый чувствомъ этой усталости, которое наступало у него послѣ долгаго и почти болѣзненнаго уединенія, онъ приходилъ къ заключенію, что по крайней мѣрѣ въ одномъ пунктѣ Даранъ разсуждалъ правильно, и что бракъ, отъ котораго можно было требовать спокойствія, семейныхъ радостей, прелести домашняго очага и который, слѣдовательно, заключалъ бы извѣстныя условія счастья, могъ бы дѣйствительно осуществить идеалъ спокойной и счастливой жизни, не будучи въ то же время слѣдствіемъ страстнаго увлеченiя.
