.), он явился прямо и вошел таким молодцом и начальником, что часовой сделал ему честь и вытянулся в струнку. „Давно ты здесь стоишь?“ — „С утра, ваше благородие!“ — „Долго до смены?“ — „Три часа, ваше благородие!“ — „Ты мне будешь нужен. Я скажу офицеру, чтобы на место тебя отрядил другого“. — „Слушаю, ваше благородие“. И, уехав домой, чтобы не замешивать никого и все концы в воду, сам
нарядился жандармом, оказался в усах и бакенбардах, сам черт бы не узнал. Явился в доме, где был Чичиков, и схватил первую бабу, какая попалась, и сдал ее двум чиновным молодцам, докам тоже, а сам прямо явился
в усах и с ружьем, как следует, к часовым: „Ступай… меня прислал командир выстоять, наместо тебя, смену“.
Обменился и стал сам с ружьем. Только этого было и нужно. В это время
наместо прежней бабы очутилась другая, ничего не знавшая и не понимавшая. Прежнюю запрятали
куды-то так, что и потом не узнали, куда она делась. В то время когда Самосвистов подвизался
в лице воина, юрисконсульт произвел чудеса на гражданском поприще: губернатору дал знать
стороною, что прокурор на него пишет донос; жандармскому чиновнику дал знать, что секретно проживающий чиновник пишет на него доносы; секретно проживавшего чиновника уверил, что есть еще
секретнейший чиновник, который на него доносит, и всех привел в такое положение, что
к нему должны были все обратиться за советами. (Вот верх искусства дурачить всех! —
И.З.) Произошла такая
бестолковщина: донос сел верхом на доносе, и пошли открываться такие дела, которых и солнце не видывало и даже такие, которых и не было. Все пошло в работу и в дело: и кто незаконнорожденный сын, и какого рода и званья, и у кого любовница, и чья жена за кем волочится. Скандалы, соблазны и все так замешалось и сплелось вместе с историей Чичикова, с мертвыми душами, что никоим образом нельзя было понять, которое из этих дел было главнейшая
чепуха: оба казались равного достоинства. Когда стали, наконец, поступать бумаги к генерал-губернатору,
бедный князь ничего не мог понять. Весьма умный и расторопный чиновник, которому поручено было сделать экстракт,
чуть не сошел с ума».Представление, затеянное вокруг дела Чичикова, перекидывается из города в губернию и перерастает в грандиозный спектакль. «В одной части губернии оказался голод, — пишет Гоголь. — Чиновники, посланные раздать хлеб, как-то не так распорядились, как следовало. В другой части губернии расшевелились раскольники.
