дураками, потому что щедр человек на слово
дурак (выделено Гоголем. —
И.З.) и готов прислужиться им двадцать раз на день своему ближнему… Читателям легко судить, глядя из своего покойного угла и верхушки, откуда открыт весь горизонт на все, что делается
внизу, где человеку виден только близкий предмет. И во
всемирной летописи человечества много есть целых столетий, которые, казалось бы,
вычеркнул и уничтожил, как ненужные. Много совершилось в мире заблуждений, которых бы, казалось, теперь не сделал и ребенок. Какие
искривленные, глухие, узкие, непроходимые, заносящие далеко в сторону,
дороги избирало человечество, стремясь достигнуть
вечной истины, тогда как перед ним весь был открыт
прямой путь, подобный пути, ведущему к
великолепной храмине, назначенной царю в чертоги! Всех других путей шире и роскошнее он, озаренный солнцем и освещенный всю ночь огнями; но мимо его, в глухой темноте, текли люди. И сколько раз, уже наведенные
нисходившим с небес смыслом, они и тут умели отшатнуться и сбиться в сторону, умели среди бела дня попасть вновь в непроходимые захолустья, умели напустить вновь слепой туман друг другу в очи и, влачась вслед за
болотными огнями (огни миллиона. —
И.З.), умели — так и добраться до пропасти, чтобы потом с ужасом спросить друг друга: „
Где выход, где дорога?“ Видит теперь все ясно текущее поколение, дивится заблуждениям,
смеется над неразумием своих предков, не зря, что
небесным огнем исчерчена сия летопись, что кричит в ней каждая буква, что отовсюду устремлен
пронзительный перст на него же, на него, на текущее поколение; но смеется текущее поколение и самонадеянно, гордо начинает ряд новых заблуждений, над которыми также потом посмеются потомки».
В поэме о плуте, о злоупотреблениях по службе, о взятках и скупке «мертвых душ» вдруг эта великая цель? Уже во «всемирную летопись» вписывается замысел Гоголя и его герои, которых читатель, поддавшись сарказму автора, склонен был считать ничтожнейшими из ничтожнейших. Как считал он до сей минуты ничтожнейшим прокурора, смертью своею давшего повод к этому рассуждению. Нет, не хочет вычеркивать Гоголь свое время и свой век из всемирной летописи, наоборот, он смело вписывает их на ее страницы. Он в ничтожно влачащейся жизни видит великое заблуждение. Вырисовывается в перспективе этого отступления вся даль гоголевского замысла и контуры уже обещанных им читателю последующих частей поэмы, которые должны вывести ее и героев на прямой путь, ибо лишь он и есть выход, есть восхождение к храмине.
