— Я тебя где-то встречал, — сказал он Мику. — Не бывал в Милдьюре? А может, в Оверфлоу, Пайенгле, Берке?..
— Нет, — ответил Мик и полез в свою тумбочку за папиросой. — Никогда там не бывал.
— Ну, тогда я тебя не знаю.
Пьяный сидел, уставившись перед собой неподвижным взглядом. Руки его непроизвольно перебирали одеяло. Вдруг он в испуге зашептал:
— Что там такое? Взгляни: возле стены. Оно движется.
— Это стул, — сказал Мик, посмотрев туда.
Пьяница быстро лег и натянул одеяло на голову. Когда я увидел это, я тоже спрятал голову под одеяло.
— Эй! — окликнул меня Макдональд, но я не шевельнулся. — Эй, Алан!
Я выглянул из-под одеяла.
— Не бойся, — успокоил он меня. — Он закутил, и у него белая горячка.
— Что это такое? — спросил я дрогнувшим голосом.
— Выпил лишнее, вот ему и мерещится всякая чертовщина. Завтра он придет в себя.
Но я так и не смог уснуть, и, когда ночная сиделка приняла дежурство, я сел и стал смотреть, как она обходит палату.
— Подойди-ка сюда, сестричка, — позвал ее пьяница. — Я хочу тебе кое-что показать. Захвати свечу.
Она подошла к его кровати, высоко подняв фонарь, чтобы лучше видеть. Он отвернул одеяло и крепко прижал палец к своей обнаженной ноге.
— Смотри! Я его поймал. Смотри.
Он приподнял палец, сиделка наклонилась к нему, и фонарь ярко осветил ее лицо. Она раздраженно махнула рукой.
— Это родинка, — сказала она. — Спите.
— Нет, это не родинка! Смотри, она движется.
— Спите, — повторила сиделка и потрепала его по плечу.
Она укрыла его одеялом. Вид у нее был такой спокойный и хладнокровный, что все мои тревоги сразу улеглись. Скоро я уже крепко спал.
На следующее утро, еще не совсем очнувшись от сна, я стал думать о яйцах, лежавших в ящике моего столика. Я пересчитал их накануне, но сейчас в полусне никак не мог вспомнить, сколько их было.
Больничный завтрак мы съедали без всякого удовольствия.
— Ешь, только чтобы не умереть с голоду. Иначе озолоти меня, чтобы я прикоснулся к такой еде, — как-то объяснил Энгус новенькому.
Этот завтрак состоял из тарелки каши и двух тоненьких ломтиков хлеба, слегка намазанных маслом.
Те из больных, кто мог себе позволить покупать яйца, и те, у кого были друзья или родственники, имевшие своих кур, хранили в тумбочке запас яиц. Они дорожили ими, как сокровищем, и огорчались, когда оставалось одно или два яйца.
— Запас-то мой на исходе, — говорили они, с хмурым видом заглядывая в тумбочку.
Каждое утро палату обходила сиделка с кастрюлей в руках.
