Какая же дьявольская сказка приснилась той ночью Стивенсону?
— Уродливого, субтильного человечка с росчерком зла на лице, — продолжал рассказывать он жене, — преследовали за совершенное преступление. Чтобы спастись, он принял какой-то порошок и должен был подвергнуться превращению на глазах своих гонителей. Как раз в момент «первого превращения» ты и разбудила меня…
Медленно наступало зимнее утро. С термометром во рту и карандашом в руках Стивенсон набрасывал первый черновой вариант «приснившейся» ему истории.
— Пишу бульварный роман, — радостно сообщил он доктору, когда тот навестил его.
Еще два дня назад, прикованный к постели, он находился в полном отчаянии: издатели настойчиво требовали новый приключенческий роман. Сон выручил его, дал толчок творческой мысли, направил ее. Конечно, сюжет будущей повести родился не в одну ночь. Более двадцати лет он вынашивал идею «о человеке, который был двумя людьми», думал над тем, как наиболее точно показать в художественном произведении раздвоение личности. «Очень долго я искал, — писал Стивенсон, — как выразить это странное чувство раздвоенности, которое появляется у любого думающего человека».
После того как его издатель Лонгманс предложил ему написать какую-нибудь страшную историю, чтобы разделаться с долгами, Стивенсон два дня настраивался на сюжет подобного рода. «И на вторую ночь, — вспоминал он, — мне приснился сон…»
Никогда раньше он так не работал. Буквально с каждым часом на тумбочке рядом с кроватью росла стопа рукописных листов. История о человеке, у которого появился злобный и себялюбивый двойник, выливалась на бумагу феерическим каскадом слов.
Чем объяснить, что, несмотря на болезнь, так спорилась работа над повестью?
Казалось, тема двойника, такая сложная, требовала глубокого изучения. И хотя у Стивенсона был уже некоторый опыт подобного рода — в его Маркхейме из одноименного рассказа жили как бы два существа, — это был лишь подступ к волновавшей его теме. Именно двойственностью натуры его привлечет образ Франсуа Вийона — талантливого поэта, а по ночам взломщика и пропойцы. В новой повести он возвращался к проблеме двойственной сущности каждого человека и конфликту, порождаемому нередко этой раздвоенностью.
И так же, как в душе молодого монаха Медарда, созданного магическим пером Э. Т. А. Гофмана, спрятан великий преступник, в его герое, которого он назовет доктором Джекилом, притаился отвратительный двойник — мистер Хайд. Правда, Стивенсона в его герое в меньшей степени будут интересовать психическое раздвоение личности и разрушение психики. Не станет основным для него и попытка аллегорически изобразить процессы, происходящие в подсознании.
