Ровно сто лет спустя такую же картину наблюдал Виктор Гюго на Гревской площади в Париже. Поэт был поражен праздничным настроением, охватившим толпу в ожидании казни. «Все окна домов были усеяны зрителями, — писал он, отмечая, что многие окна сдавали внаймы за дорогую цену, — и там, грациозно облокотившись о подоконники, сидели молодые, нарядные женщины с бокалами в руках». С тех пор поэт не переставал гневно возмущаться смертной казнью, многие годы добиваясь ее отмены. Как добивался этого же Чарлз Диккенс, протестуя против варварских зрелищ, и в его дни все еще собиравших толпу в 50 тысяч человек. Ведь отменили же в свое время казнь путем отсечения головы, резонно напоминал писатель. Последним, кто подвергся этому наказанию, был лорд Ловит, мятежник и авантюрист, обезглавленный в 1747 году. Добивался писатель отмены и другого, менее жестокого обычая, за который ратовали сторонники «теории» устрашения. В газете «Таймс» Диккенс не раз выступал против того, чтобы тела казненных оставляли висеть на виселице, бережно укутав их в халат, предусмотрительно — на случай непогоды (!) — пропитанный дегтем. «О, экономная страна, просмаливающая повешенных!» — в свою очередь восклицал по этому поводу В. Гюго.
Но не только Гюго и Диккенс, а и многие другие писатели, в том числе Вольтер и Руссо, Шелли и де Виньи, Золя и Конан Дойл, Франс и Короленко, выступали против смертной казни — наказания главным образом для бедняков. Никакие, по их мнению, новейшие технические ухищрения — ни «национальная бритва», изобретение доктора Гильотена, ни «гуманное» предложение Эльбриджа Герри о введении смертной казни на электрическом стуле — не меняли сути дела. Впрочем, заговорят об этом лишь в XIX веке, а во времена Дефо куда как успешно применяли старый, испытанный способ — смерть через повешение. И «ярмарка в Тайберне» была одним из самых популярных зрелищ у жителей английской столицы.
Затейливый бой каминных томпионовских часов зазвучал нежно и мелодично. Стрелки, слившись в одну линию, стояли вертикально: было шесть часов утра. Обычно он вставал позже, но сегодня, вспомнил Дефо, ему надо спешить. Предстоит долгий и утомительный день.
Накануне, при последней беседе с Джеком Шеппердом, приговоренным к смерти, он условился с ним, что утром, в день казни, передаст ему во дворе тюрьмы (позже это не удалось бы) свою рукопись заранее написанного о нем памфлета. И что Джек около виселицы, на глазах у всей толпы, вернет ее обратно, будто свою собственную, лично им написанную исповедь.
