А свои угольно-черные волосы, этот траурный флаг, Ээва носила все девять лет. С гордостью, вызовом, нарочито — я это понимаю, хотя должен сказать, что подобные экстравагантности могут себе позволить только женщины, но и у них они мне не по душе. Вечером, накануне того дня, когда Тимо привезли к госпоже Лерберг, Ээва попросила у нее крепкого уксуса, положила в него какие-то травы и смыла с волос черную краску. Она и на свидание к Тимо в Петропавловскую крепость ходила с черной головой, но на свободе хотела его встретить такой же светловолосой, какой была прежде. На свободе в той мере, в коей то бытие, которое ей, или им, или всем нам было уготовано, надлежит называть свободой… Как бы там ни было, но что-то невозвратно ушло, и это видно хотя бы из того, что виски у Ээвы седые, хотя ей нет еще и тридцати.
Здесь же, 31 мая, вторник
Наверно, для того чтобы необычайные события нашей жизни могли быть более понятными будущему читателю моих записок, мне следует познакомить его с предысторией. Попытаюсь рассказать ее здесь возможно короче.
Мы все, Ээва, я и еще двое младших детей, наши брат и сестра, рано умершие, притом одновременно, от какой-то горловой болезни, родились на вильяндиской земле в маленькой крестьянской усадьбе Каннука нашего отца Петера, в деревне Тёмби, принадлежавшей казенной мызе Хольстре, которую арендовал господин фон Берг. Ээва в 1799-м, а я в 1790 году. Помню, что, когда я был уже довольно большим мальчиком, наш отец несколько лет служил на хольстреской мызе кучером, отчего ему стало много труднее справляться с крестьянской работой, и он упросил генерала Берга освободить его от кучерских обязанностей, но все же оставить нам Каннука.
До весны 1813 года мы жили обычной жизнью крестьянских детей, потом — деревенской молодежи. С одной только разницей: отец, что не в каждой крестьянской усадьбе встречается, рано начал учить нас грамоте, сперва мы только читали, а потом выучились писать буквы. Делали мы это куском угля по бересте, позже нам доверили лист бумаги и гусиное перо, и вскоре, если бы только нам давали достаточно бумаги, мы способны были бы целыми страницами переписывать катехизис или книгу проповедей. В детстве я был тщедушен и маловат ростом, но оттого, как говорил отец, что я яростно, до седьмого пота трудился, вырос крепким мальчиком и так преуспел в своем возмужании, что отец все чаще стал поговаривать о том, чтобы передать усадьбу в мои руки.
