право добиваться получения этих денег?
Я спросил:
— Ээва полагает, что у него этого права нет?
По тому, как озабоченно Ээва смотрела на Тимо, я понял, что она хочет говорить правду, но в то же время смягчить явное волнение Тимо. Она сказала:
— Я считала, что у него нет такого права… Учитывая наше положение… Но я же сказала, может быть, я ошибаюсь…
Я спросил:
— Однако все, что ты пишешь о благодарности, которую испытываешь к Георгу, это же истинная правда, насколько я знаю?
— Правда, — сказала Ээва.
— Каким же образом ты считаешь, что у него нет права?
— …Потому что мне казалось, как бы бедственно ни было их положение, все же по сравнению с нами — ну… он свободный человек, волен приезжать и уезжать и может постоять за себя. Поэтому мне и представлялось, что он все же не должен пускать в ход написанный мною документ.
Тимо встал и со странно напряженным лицом стал ходить от камина к фортепиано и обратно. Потом он остановился рядом с камином, более бледный, чем обычно, причем правая половина лица, освещенная огнем, казалась горящей. Он сказал:
— Друзья мои, эти две с половиной тысячи — пустое! Я, разумеется, никто. Я лишь — эхо когда-то существовавшего имени. И у меня ничего нет. И все-таки я скажу. Эти две с половиной тысячи — прах. Другое внушает мне тревогу. Как мне верить, что осуществимо справедливое государство, если две самые близкие мне души так по-разному понимают нравственность?! И если невозможно решить, кто прав?!
Должен признаться, предложение быть судьею над этими тремя, из которых двое — дворяне (пусть даже оба неимущие, при этом один из них официально объявлен безумным), а третья называет себя «фон такая-то» (я видел ее подпись), хотя корнями из дерьма и является моей собственной сестрой, — что предложение стать их судьей показалось мне соблазнительным. И выход, который пришел мне в голову, представился правильным. И для того чтобы показать беспочвенность несколько странного беспокойства Тимо, он тоже годился. Я сказал:
— Послушайте, что страшного в том, что мы не можем решить этот спор. Ведь это же не первостепенный или — если Тимо желает — не философский вопрос. Мне думается, здесь дело просто в нашей осведомленности или неосведомленности. Георг имеет право — как юридическое, так и нравственное — в том случае, если его затруднения большие, чем наши.
Тимо скрестил руки на груди и с восторгом посмотрел на меня.
— Якоб, тебя следовало бы назвать Соломоном!
Я сказал:
