Он успел приземлиться и повесил на ворота новую табличку: «Вечерние полеты отменяются. Пилот приносит извинения». Я забеспокоилась, уж не заболел ли он. Перед палаткой я его не увидела, брезентовая пола на входе была опущена. Я постучала по металлической опоре.
– Входите, – отозвался он таким голосом, каким обычно говорят: «Прошу не беспокоить».
Я заглянула внутрь.
– А, это ты. Прости, я тебя не ждал.
Он сидел на краю кровати, вернее раскладушки, и курил. Почему, спрашивается, не выйти покурить на свежем воздухе?
– Я принесла пирог. Надеюсь, вы не заболели? – начала я.
– Заболел? С чего ты взяла? А, понятно… объявление. Нет, все в порядке. Просто устал от разговоров. К тебе это не относится. Присядь. – Он приподнял полу и закрепил наверху. – Пускай немного проветрится.
Я села на краешек кровати – больше некуда было. Тут я вспомнила, зачем пришла, и передала ему поручение от невесты.
Он отрезал себе кусок пирога, съел и похвалил:
– Вкусно.
– Если останется, приберите, доедите попозже.
– Скажу тебе кое-что по секрету. Я тут надолго не задержусь.
– Вы женитесь?
– Ха-ха. Когда, говоришь, они вернутся?
– В пять.
– Ну, к этому времени меня уже здесь не будет. Автомобилю за самолетом не угнаться. – Он развернул пирог и съел еще кусочек, думая о чем-то своем.
– Теперь вам пить захочется.
– В ведре есть вода.
– Наверно, теплая. Нагрелась за день. Хотите, я сбегаю принесу свежей? Могу и льда принести из холодильника.
– Постой, – сказал он. – Не надо никуда уходить. Я хочу без спешки с тобой попрощаться.
Он осторожно отставил в сторонку пирог и сел рядом и начал легонько меня целовать, так ласково, что я до сих пор запрещаю себе об этом думать: такое нежное выражение было у него на лице, такие мягкие, теплые губы, – он целовал меня в глаза, в шею, в уши, во все места, и я в ответ его целовала, уж как умела (до него я целовалась только с одним мальчишкой, на спор, и проверяла, как получается, на собственной руке). И потом мы с ним лежали на раскладушке, прижавшись друг к другу, просто нежно прижавшись, и он себе позволил чуть больше – ничего плохого, то есть не в плохом смысле. В палатке было чудесно, пахло травой и брезентом, который нагрелся на солнце, и он сказал: «Я бы ни за что на свете тебя не обидел».
В какой-то момент, когда он перекатился с боку на бок и оказался сверху и мы вместе закачались на его раскладушке, он тихонько шепнул: «Ох, нет», высвободился, соскочил на пол и схватился за ведро с водой. Он смочил себе лицо и шею, а остатками побрызгал на меня.
