Три грустных тигра | страница 23

Ничего я ему не давала. Ничегошеньки. Я не трачу время на эти глупости. Я за позитив: чем богата, то и дарю, — опыт. Это называется уровень: одного убыло, другого прибыло. И перенапротив. Но все же что-то во мне есть, он ко мне сильно прикипевши. Прямо до ужаса. Да, да, да, полтинник давно уже стукнул. Типун тебе на язык, Ливия! Даже не говори мне ни про какую эмболию, и вообще ни про что такое, я так пугаюсь. Радость моя, ты слышала про Мигеля Торруко? Торрук о. То-рру-ко. Да, мексиканский актер. Он самый. Умер на руках у жены, прямо на диване. На диване, на кровати — какая разница. А знаешь, что случилось с подругой моей подруги? У нее тоже мужик помер, она с ним была на углу Одиннадцатой и Двадцать четвертой. Да брось ты, не строй из себя!.. Конечно, мотель. Дом терпимости, милая, у речки, как на Мирамар ехать. А, вот видишь. Конечно, бывала. Скажи еще, что ты не бывала. Еще бы. Ну так вот, они там, и вдруг этот мужик помирает прямо в постели. В два часа ночи. Ни души. И догадайся, что она сделала? Взяла так, спокойненько, одела его, позвала там кого-то, его отнесли в машину, она села за руль… Я вот тоже водить учусь, вдруг придется. Завелась, значит, и поехала в больницу, а там заявила, прямо как в газетах пишут, что он скончался от сердечного инфаркта за рулем. Как тебе, а? Идеальное преступление. Само собой, я осторожно. Да ему и дела нет, глупышка… Нет, он мне разрешает, он знает, меня на привязь не посадишь. Скажу тебе откровенно, подруга, я думаю, в глубине души ему даже нравится. Да, они все такие. Возраст. Не мальчики уже. Да, бес в ребро. Ну разумеется. Короче говоря. Это-то от нас никуда не убежит. С кем я танцевала, все мои. Ну, скажи так, если тебе это слово больше нравится. Только, ради бога, не говори никому. Да, да, как только захочешь. Теперь я могу пригласить тебя в «Теннис». Договорились? Ну ладно, дорогая, я пойду, пожалуй, хочу принять ванну и вымыть голову, а потом в парикмахерскую. Нет, «Мирта де Перале». Замечательно, спасибо, что подсказала. Так подстригли, просто чудо. Ну, увидишь. Ну, давай, радость моя, пока. Бай-бай.

Видано ли! Мне преподали урок сложения. Я окаменел, уставив невидящий взгляд на стену. Точнее, на литографию позади — позади него, а не позади стены: я же не Супермен, от силы Супермышь. Это была картинка в духе романтизма, на которой несколько капризных акул (акула — пидор активный, сказал бы Кодак) окружили несомый течением то ли плот, то ли шлюпку, то ли лодку с парой-тройкой таких накачанных и смазливых типов, что смахивали они скорее на моделей из «Youth and Health», чем на жертв кораблекрушения; все художественно возлежали на левом борту Мне подумалось, что акулы с картины — просто робкие сардинки по сравнению с той акулой из настоящей жизни, которая пристально глядела мне в глаза, не испытывая ни замешательства, ни жалости, явно считая, что краснеть в этих обстоятельствах должен я. Помню, с картины я перевел взгляд на стол, из бурливого шумного моря (или говорят «шумливого бурного моря»?), разбивавшегося вдали о Малекон или о то место, где Малекон теперь, потому что в глубине, на самом заднем плане, невероятно, но факт, виднелась серая Гавана восемнадцатого века, я выскочил на сушу, с зыби на твердь, от морской волны перешел к бильярдно-зеленому сукну стола, агрессивному ножу для бумаг, длинному клыку в золоченой десне ручки, к полированной коричневой коробке для сигар с монограммой в стиле рококо на крышке, возможно, выполненной тем же гравером «голубых» — и акул, к барочной папке из черной кожи с золотыми застежками, и вскарабкался глазами по его угольно-черному итальянскому шелковому галстуку, впился недоверчивыми зрачками в гигантскую жемчужную луковицу под безупречным треугольником узла, снял досадливой сетчаткой изображение воротничка рубашки, сшитой на заказ у «Мьереса», и увидел его голову (вот нашлась бы непростая задача для гильотины, будь он акулой XVIII века: шея отсутствовала) внезапно, словно одну из хокусаевских полных лун, что летом выкатываются, оранжевые, на небо, и ты сначала принимаешь ее за фонарь, потом за луну, в конце концов утверждаешься во мнении, что видишь необычную лампочку, экстравагантную выходку службы уличного освещения, пока не понимаешь, что это и в самом деле карибская луна, а не спелый тропический плод, подвешенный на невидимую ветку, дабы сбить с толку Ньютона. На гладко выбритом пухлом лице играла почти что улыбка, а светлые европейские глаза смотрели на меня прямо и по-деловому — именно этот взгляд превратил его из нищего эмигранта в главу компании (и в главу кампании?), а рот — тонкие бескровные губы, дорогостоящие зубы, язык, давно привыкший к деликатесам, — пришел в движение, чтобы мягко спросить: — Понимаете?